Час пробил
Шрифт:
— Пожалуй, вы правы, сэр, — подтвердил соображения начальника Джоунс.
И Харт, и Джоунс прекрасно знали всех или почти всех, кто жил в Роктауне, а уж для уважаемых граждан начальник полиции и его помощник могли б стать официальными биографами, несмотря на то что ломать шапку им приходилось перед многими.
— Нарисую-ка я схему, и мы помозгуем, что к чему.
Джоунс кивнул, он знал, что его начальник любит, ана-лпзируя какпе-лпбо ситуации, пользоваться бумагой.
Харт достал большой альбом, вырвал упругий лист шероховатой бумаги, взял тонко отточенный карандаш и в центре листа нарисовал большой круг…
Элеонора вернулась домой ровно в восемь вечера.
— Я свободна? — спросила она.
— Разумеется, — Элеонора дружелюбно кивнула и подумала: «Как хорошо делать в жизни нечто такое, чтобы можно было в один, прекрасный момент спросить: я свободна? И, получив утвердительный ответ, сразу выкинуть все из головы».
У нее — хорошо это или плоха — совершенно другая работа. Ее работа вовсе не кончилась, как только она захлопнула дверцу автомобиля, что привез ее из Роктауна домой, к дочке. Напротив — все впереди. Ее работа начнется ночью, когда она ляжет в постель, вытянет ноги, уставшие за день бесконечной беготни по изнывающему от жары городку. Ее работа не прекратится, даже когда она будет прислушиваться к мерному дыханию Нэнси, доносящемуся из соседней комнаты. Ее работа…
Все эти Лоу-, Харты, садовники, служанки и неотразимые ухажеры с неистребимым налетом провинции — все они соберутся вокруг нее. Соберутся ночью, гримасничая и хохоча. Они будут выкрикивать: «Ну, кто из нас? Кто? Догадайся! Ты же — Элеонора Уайтлоу, почти знаменитость. Так кто же? Не скажешь кто, не получишь денег! А если не получишь денег, на что жить тебе и твоей дочке? На что? Вот видишь, мы спрашиваем: кто? кто был в комнате Лоу? А получается: на что? на что ты будешь жить?»
— Мама! Ты мне что-нибудь купила? — спросила маленькая Нэнси.
Элеонора посмотрела на нее. Поразительное сходство с
отцом, особенно глаза: казалось, они попросту перепрыгнули с. его лица на лицо дочери… Лукавые, светлые, искрящиеся весельем и надеждой…
— Конечно. — Миссис Уайтлоу привлекла дочку к себе. — Купила, купила. Если я однажды чего-нибудь не куплю тебе, ты меня домой не пустишь: придется ночевать в скверике.
— Придется ночевать в скверике, — повторила Нэнси, закрыла глаза, послюнявила пальчик, дотронулась им до лица матери — таким у них был условный знак поцелуя — и, широко раскрыв глаза, выкрикнула: — Не придется тебе ночевать в скверике! Будешь спать дома! Я не разрешаю шататься по скверам ночью!
Элеонора слишком устала за сегодняшний день, ее хватило только на то, чтобы тихо спросить: почему?
— Потому что я тебя люблю, а по скверикам ходят всякие дядьки, которых ты ловишь, и убивают всех подряд.
Они поужинали. Элеонора постелила дочке, пожелала увидеть хороший сон, поцеловала в лобик и вышла, чуть прикрыв дверь. Только она успела лечь, как перед ней замаячил грузный Харт и, вытирая шею огромным платком, вкрадчиво сказал: «Обязательно завтра зайдите ко мне. Иначе вам многое не понять». Садовник Пит прихромал вслед за ним и сразу выпалил: «Много машин было. Понимаете? Много машин». Потом появилась Розалин Лоу, она была, как всегда, холодна и виртуозно владела бровями: «Я очень люблю своего сына, милочка. Очень! Вот в чем дело». Затем появился Джоунс и совершенно неожиданно предложил, кивнув на миссис Лоу: «Ее надо отправить в бровячий цирк», — и, заметив недоумение Элеоноры, пояснил, что бровячий цирк — это цирк, в котором двигают бровями.
Солнце светит в комнату. Теплые пятна лежат на одеяле девочки, которое сбилось у ног, а рубашка, наоборот, задралась к самой шее. Миссис Уайтлоу, уже одетая, склонилась над кроваткой, она целует девочку и, выходя из квартиры, шепотом говорит девушке-няне:
— Пожалуйста, погуляйте сегодня подольше: по-моему, она бледненькая последнее время.
— Вы так считаете? — спрашивает девушка, впрочем не желая досадить Элеоноре, а просто искренне интересуясь мнением хозяйки.
Элеонора все понимает и, уже стоя в дверях, дружелюбно отвечает:
— К сожалению…
Дверь захлопывается, и ее маленькая дочка еще один день проведет одна, спрашивая через каждый час после школы, а иногда и чаще: когда же мама вернется наконец? «Бе-зо-бра-зие!» — добавляет она, мастерски копируя бабушку.
Когда показались окраины Роктауна, солнце палило вовсю, так же как вчера, а может, и еще сильнее. Элеонора остановила машину почти там же, где вчера ее оштрафовали, но уже вне пределов действия запрета. Осмотрела себя в зеркальце заднего вида, поправила волосы и направилась к белой распахнутой настежь двери полиции. В проеме, как и вчера, стоял Джоунс и, казалось, дымился от безделья, все так же беззастенчиво рассматривая Элеонору. Но поскольку она объяснила лричины повышенного внимания к женщинам тонкостью его натуры, вчерашней неприязни не осталось. Она дружелюбно спросила:
— Вас, кажется, зовут Джоунс?
Он тяжело задышал, стараясь побороть смущение, спрятал неухоженные руки за спину и неуклюже пробормотал:
— Пожалуй, вы правы, мисс.
— Не мисс, а миссис.
— Извините, я ничего такого не имел в виду, — еле слышно прошелестел Джоунс и еще больше покраснел.
— Я — миссис Уайтлоу. — Элеонора пребывала еще в том возрасте, когда явное смущение мужчин почему-то доставляет удовольствие, даже если эти мужчины вам совершенно не интересны. — Ваш шеф, мистер Харт, на месте?
К этому моменту Джоунс уже взял себя в руки и членораздельно ответил:
— Полагаю, на месте, миссис Уайтлоу.
Элеонора попросила проводить ее. Джоунс пропустил гостью перед собой, потом догадался, что, шествуя позади, ему не проводить Элеонору в полном смысле этого слова, продвинулся вперед, вжимаясь в стенку так, чтобы и на секунду не задеть плечом или локтем. Они прошли по неширокому коридору. В одной из раскрытых дверей были видны небольшие шкафчики-раздевалки, как в бассейне. В них висела одежда полицейских, которые приезжали на работу в штатском и только в этой комнате напяливали на себя форму и необходимые причиндалы. «Если не знать Джоунса в лицо, а видеть его спину, то он может даже понравиться, — миссис Уайтлоу, рассматривая широкие плечи и хорошо посаженную голову полицейского, поймала себя на этой мысли и усмехнулась. — Все мы любим подсматривать друг за другом, — только некоторые, как я, делают это исподтишка, а другие совершенно открыто. И неизвестно, что лучше».
Джоунс резко остановился, распахнул дверь, и Элеонора увидела Харта. Капитан сидел за массивным столом, заваленным пивными банками, какими-то бумажками-п конечно же платками самых различных расцветок и размеров. Платки были страстью Харта: один болтался на шее, другой торчал из кармана форменной рубашки, третий, пе тот, что вчера, но тоже огромный и пестрый, он сжимал в руке.
Харт встал, загромыхал вертящимся креслом, широко раскинул руки и вместо приветствия сказал:
— О! Кто к нам пожаловал! Злостная нарушительница! Так я говорю, Джоунс?