Часовые любви
Шрифт:
— Не смей так говорить о нем! Ты его совершенно не знаешь!
— Прошу прощения! Это я со злости. Подумай о нас. Мы так хотели иметь ребенка. Мальчика, нет лучше девочку. Чтобы она была похожа на тебя. Я прошу. Может быть, ты просто сбилась с пути. Так бывает. Обними меня, посмотри мне в глаза. Вот так. Боже! Ты совсем… совсем чужая. Маша, ты моя жена. Я хочу в последний раз… Ну понимаешь… Мне положено. Можно?
Людвиг осторожно снял с нее блузку и припал губами к ее груди.
— Ты разрываешь мне сердце, я не могу, — умоляла Маша.
— Чуть-чуть твоей любви,
— Я не передумаю.
— Давай мы с тобой в последний раз. Я и ты. Никого больше. Я умоляю. — Он гладил ее по обнаженной груди и не мог остановиться.
Маша не шевелилась.
— Я никогда не знал тебя такой холодной, такой ледяной. Я тебе совсем не приятен?
— Что ты! Мне с тобой и всегда, и сейчас хорошо и спокойно. Ты самый лучший.
Жалость и нежность к тому, кто был с ней всегда так добр, переполняли сердце Маши.
— Правда? Тогда у нас с тобой будет прощальный вечер. Договорились? Ты готова?
Маша молчала. Людвиг раздел ее донага, и уложил в постель. Безучастно лежа навзничь на спине, она не сопротивлялась.
— Ты можешь не обнимать меня… Я все понимаю, я сам… — бессвязно шептал он. — Я буду только ласкать и целовать тебя всю-всю. Боже, как я тебя люблю! Если бы ты знала, что значишь для меня! — Слезы градом катились по щекам Маши. — Ты должна меня поддержать в такую трудную минуту, или я умру. Я тебя прошу, ответь на мои ласки, ведь так быть не может, не должно, любимая. — Пробуя распалить загасший костер, он осыпал ее поцелуями. — Тебе разве плохо? — продолжал настаивать Людвиг, и его любовь, его нежность, проникая в каждую клеточку ее тела, к ужасу Маши, приносили ей наслаждение. А его интимные ласки растопили сердце. — Скажи только честно, тебе плохо?
— Нет, — выдыхала Маша, не в силах сопротивляться, только повторяя про себя, что она просто исполняет супружеский долг.
— Ну улыбнись, как всегда, обними, ты ведь не такая. Ты горячая, нежная, ты моя, — приговаривал он, не в силах насытиться ею.
Воодушевленный ее немым согласием, он не желал останавливаться, наоборот, все больше набирал мужской мощи, заводил и себя, и Машу.
Необъяснимые чувства с такой неистовой силой вдруг захватили ее, что она вновь почувствовала тягу к этому любящему ее человеку, с которым решила расстаться навсегда. Эти чувства были сильнее ее разума и сильнее ее мечты, которую она ухватила за хвост, как жар-птицу. Жар-птица в образе знаменитого красавца Вовы, который в нетерпении ждал ее возвращения домой. А она? Угрызения совести отходили куда-то далеко, не желая внимать разуму, потому что Людвиг, не выпуская ее из объятий, терзал, мучил, разрывал на куски. Последний вздох, крик души, был прощальным криком их расставания.
— Может, ты передумаешь еще?
В изнеможении он откинулся на подушку, однако не в состоянии отказаться от дальнейших ласк.
— Все-все. — Маша выскочила из постели. — Уже очень поздно. Он меня ждет!
Людвиг остановившимися глазами смотрел, как его жена в последний раз одевается перед ним: темные колготы обтянули ее худенькие бедра, дорогое шелковое белье коснулось маленькой груди. И наконец, платье! Все! Прощай!
— Я позвоню тебе, чтобы поговорить о разводе, — взявшись за ручку двери, сказала Маша.
— Развода я тебе не дам! Ты здесь пропадешь без меня. Не делай опрометчивых шагов. Пользуйся моими деньгами.
— Если так, то мне не нужен развод. И деньги твои тоже.
— Маша! — Людвиг попробовала ее обнять.
— Все-все-все! — Она с силой оттолкнула мужа, закипая от злости на себя. — Ты просил в последний раз? Я согласилась.
— Ты сожалеешь?
Людвиг понимал ее всегда. Тем более остро чувствовал сейчас.
— Володя заработал нам на жизнь, — не отвечая на его вопрос, тихо проговорила Маша.
— Маша, подумай, у тебя в Берлине все!
— Я же сказала!
— Хорошо-хорошо! Ну как только тебе станет плохо, приезжай. Я буду тебя всегда ждать. Целую жизнь. Мне, кроме тебя, не нужен никто.
— Мне тоже, — тихо, почти про себя, прошептала Маша, — кроме него, — и выбежала из номера.
Она неслась на всех парусах, мчалась, виня себя, но одновременно радуясь, что тяжелый разговор позади. Вдруг она остановилась как вкопанная.
Перстень счастья! Она хотела вернуть его Людвигу, но то, что произошло между ними, напрочь отшибло память. Не мудрено! Такое бывает раз в жизни!
На минуту она задержалась в раздумье, но потом махнула рукой. «Будет возможность, верну!»
Переступив порог дома, где она теперь спокойно могла оставаться навсегда с тем, о ком мечтала, Маша радостно закричала:
— Вовка, я хочу тебе сообщить, что я свободна!
Но сообщать было некому. Володи дома не оказалось. Она прождала его целый вечер. Позвонила приятелям. Но тщетно. Его не было нигде.
В эту ночь Володя в первый раз не пришел ночевать домой.
Заявившись под утро, без чувства вины, он объявил, что задержался с ребятами в ночном ресторане.
— Как же так? — растерянно прошептала Маша. — А я? Я же тебя ждала всю ночь!
— Давно зарплату не платили, а вчера получил, — спокойно объяснил он. — Вот. — Он помахал купюрой, оставшейся разве что на бутылку пива. — Друзей позвал, отметили.
— Что, Вовочка, что ты без меня отмечал?
В глазах Маши стояли слезы. Ее душила обида. Она так ждала его, готовилась рассказать о своих чувствах к нему и во всем признаться. Он должен был ее понять и простить. А теперь?
Маша, бросившись к нему на шею, беззвучно зарыдала. Из нее вырывались всхлипывания, ее всю трясло. Так долго сдерживаемая сумятица чувств от растерянности, от содеянного, от долгого ожидания любимого — все слилось воедино. Она ждала от него сочувствия, понимания, жалости.
— Только без истерик, этого я терпеть не могу! — брезгливо предостерег ее Вова и, безразлично отодвинув Машу, бухнулся в кровать. Спал он спокойно, а она смотрела на безмятежно раскинувшегося возлюбленного и терзалась. С одной стороны, Машу переполняла нежность к своей первой романтической любви, с другой — разум подавал сигналы бедствия — SOS.