Часть той силы
Шрифт:
Но дело не в этом, дело во сне. Сон всегда показывает нам истину символично, в виде притчи или символа, причем не всегда понятных. Поэтому многое, что вы увидите в зеркале, может показаться вам незначащей чепухой. Но, не кичитесь своей разумностью: если вы преуспеете в понимании намеков, вам лучше всего отнестись к ним со всей серьезностью. На вашем месте я бы почаще заглядывал в это зеркало. Это не принесет вам ничего, кроме пользы.
– Я собираюсь сейчас создать лекарство от любых болезней, – сухо сказал Ложкин. – Если хотите, можете присутствовать. Но воздержитесь от нравоучений
Собеседник помолчал и затем тихо спросил.
– Зачем вам это?
– Лекарство, что ли? Я собираюсь излечить всех страждущих. Разве это не благородная цель? У вас есть возражения? Что против этого можно возразить?
– "Слеза моя исцелит немощи мира, – процитировал Собеседник, – но откуда мне взять столько слез?" Исцелить страждущих невозможно, не проронив собственной слезинки и не пролив собственной крови. У вас ничего не получится.
– Не получится создать лекарство?
– Лекарство – может быть, – согласился Собеседник. – Но не более того.
Ложкин перестал его слушать и занялся делом. Первые две его попытки осчастливить мир уже завершились неудачей. Он не дал миру ни золота, ни пищи. Но сейчас он ощущал уверенность в своих силах. Через несколько минут на столе перед ним лежала россыпь разноцветных шариков не совсем правильной формы. Это были пилюли абсолютного лекарства.
– Вы собираетесь испытывать это на людях? – спросил Собеседник.
– Вы знаете другой вариант?
– Проверьте это на мне. Мой метаболизм копирует человеческий. Даже если я умру, невелика потеря.
– Окей, – согласился Ложкин, – глотайте.
Собеседник проглотил несколько шариков и замолчал, прислушиваясь к чему-то внутри себя.
– Ну как? – спросил Ложкин.
– Во всяком случае, они безвредны, это я гарантирую. Можете испытывать на людях.
– А если вы ошибаетесь?
– В подобных вещах я не ошибаюсь. Я бы не позволил себе такого.
Ложкин отвез тележку с Собеседником в ту комнату, где обезьяна высиживала яйца, потом снова вернулся в мастерскую. У него оставалось сто три разноцветных пилюли, и он пока не собирался изготавливать новые.
В дверь осторожно постучали, и Защитник просунул свою усатую голову.
– Все в порядке, – сказал он, – Аленка согласилась, потому что бабка сильно мучается. Давайте ваше зелье.
– Почему она не пришла сама?
– Она вас боится.
Ложкин отдал один шарик абсолютного лекарства, а затем добавил второй. На всякий случай. Защитник убрался, и в мастерской стало тихо. Зеркало истины медленно ползло по стене.
Интересно, чем же отличается правда от истины? – подумал Ложкин. – Если получится, мое имя встанет в ряд с… Ну, например, с такими великими именами, как… Кто же там изобрел книгопечатание? А что важнее, книгопечатание или панацея? Лекарство от всех болезней, пожалуй, важнее. Или нет?
Он взглянул в глубину зеркала и увидел там то, что его несказанно обрадовало: он увидел собственную величественную фигуру, изваянную из великолепного мрамора. Памятник возносился метров на двадцать в высоту и деревья доставали ему лишь до плеча.
Итак, сегодня я стал великим, – подумал
Он подошел поближе к зеркалу, чтобы лучше заглянуть в него. Чтобы насладиться созерцанием деталей.
Внизу, у подножия мраморной фигуры, копошился черный уродливый карлик с долотом – видимо, скульптор. Это означало, что фигура пока не закончена. Почему? Но почему?
Ложкин пригляделся к карлику и вдруг узнал в сем самого себя.
На самом деле зеркало истины показывало совсем иное: гадкий черный карлик Андрей Ложкин, ваял собственную благородную гигантскую фигуру. Идеальная аллегория тщеславия. Никакой ты не гений и не благодетель, господин Андрей Ложкин, ты просто свинья самодовольная. Ложкину стало гадко, и он ударил зеркало ладонью. Зеркало исчезло и вновь материализовалось на противоположной стене. Оно переползло на оконное стекло, и в мастерской сразу стало темно. Изображение в глубине зеркала светилось: карлик-уродец высекал из мрамора громадный памятник самому себе. Вдохновенный и дурной маленький уродец.
39. Уродец…
Уродец, перетаскивавший письмо с места на место, наконец-то был пойман. Следующим утром Ложкин обнаружил, что мышеловка сработала. Она поймала за лапу небольшое существо, сантиметров десяти росту, отдаленно напоминающее человека. Существо было одето, а значит, при жизни имело элементарный разум, – если только кто-то не нарядил его специально, как наряжают пуделей или цирковых обезьянок. Его задние лапы были босыми и имели беспалые стопы. На передних имелось по два пальца без ногтей, что делало их похожими на клешни. Лицо было достаточно уродливым и заросшим черной шерстью. Существо, во-видимому, долго боролось за свою жизнь, хотя сильная пружина сломала ему оба бедра; оно умерло от потери крови.
Ложкин освободил уродца и положил его на ладонь. Очень маленький и очень неприятный; было в нем что-то грязное, что-то мерзкое и отталкивающее: подобное чувство испытываешь к бомжу, который садится с тобой в один троллейбус. Оказывается, эта дрянь живет в доме и ухитряется оставаться незамеченной. Сколько их здесь? Пятеро, десяток, сотня? Ведь следов было много. Надо бы завести кошку, чтобы их стало меньше. Подошли бы и просто крысы в подвале; жаль, что их нет.
Именно это существо несколько раз вытаскивало конверт и помещало его на видное место. Зачем? Наверняка в письме все объясняется. Подождем еще немного. Чем позже, тем лучше для тебя, – так сказала та, которая все знает.
Он бросил трупик в мусорное ведро и сходил за новой мышеловкой. Когда он вернулся, конверт снова был вынут из книги и лежал на столе.
Но теперь появилось и еще кое-что: рядом с конвертом лежали деньги, двести долларов мятыми десятками и двадцатками. Что это значит? Неужели плата за то, что прочту? – подумал Ложкин.
Он еще раз пересчитал деньги и положил их в карман. Повертел письмо, но читать его не стал.
– Кто бы ты ни был, – сказал он вслух, – мы еще поторгуемся. Если ты выложил двести, то выложишь и больше. Понял?