Часть той силы
Шрифт:
Ему казалось, что он видит себя из многих точек одновременно, будто бы машину снимало сразу несколько кинокамер. Видел и сверху и сбоку, и вдруг он заметил потрясающе красивую девушку, переходящую дорогу и стал смотреть только на нее, продолжая говорить то, что начал, и ощущая, как все громче звучит колокольный звон неизбежности. Происходило нечто, чего уже нельзя изменить. Затягивался узел судьбы.
Что-то случится сейчас, – подумал он, – что-то неповторимое. Неотвратимое. Неизбежное. Сейчас наши судьбы пересекутся, и мы больше никогда не встретимся, – подумал он о девушке на улице. "Насчет никогда – не будь так уверен", – ответил чужой голос в его голове. Вдруг красавица блондинка оказалась прямо перед машиной, так близко, что он не успевал тормозить, слава богу, хоть дорога шла в гору, он дернул руль вправо, машину занесло, и грузовик, гнавший навстречу, врезался как раз туда, где сидела девушка с глазами лунатика. Девушка с глазами, полными слез. Эрика умерла сразу.
Грузовик раздавил ее как муху. Как ни странно, на водителе не было ни единой царапины. Родня Эрики сразу же сказала, что это было убийство. Хуже всего, что и сам он не был уверен в обратном. В ту долю секунды, когда грузовик уже подмял машину под себя, но Эрика еще была живой и целой, ничего не понимающей, как теленок на бойне, он вдруг почувствовал облегчение. Огромное облегчение, из-за которого он так ненавидел себя в последующие месяцы.
Насчет никогда – не будь так уверен. Потом был суд и он валил все на блондинку, которая поперлась под колеса, а та оказалась стервой, как большинство красавиц. Она вопила, визжала и орала жуткие маты, обещала натравить на Ложкина неких, виртуально существующих, и притом весьма криминальных друзей. Конечно, она все валила на Ложкина, хотя и высосала в тот день достаточно бешеного сока "Лонгер", чтобы плохо контролировать себя. Как оказалось, выпила две с половиной бутылки, просто чтобы согреться. Живут же на свете такие сучки.
А месяц спустя он оказался у того же гранитного подоконника и увидел, как левый конек другой, чужой, девушки процарапал во льду ту же самую канавку, которая наполнилась водой, и понял, что девушки в коньках всегда ждут здесь кого-то, и всегда левый конек попадает на одно и то же место. И еще он понял, что жизнь его кончена, потому что Эрики больше нет…
– Ты доволен? – спросил Демон. – Ты хотел часть правды, и ты ее получил. Кстати, она уже была беременна, когда ты ее убил.
Ложкин с трудом пришел в себя. Видение было столь натуральным и столь страшным, что…
– Этого не может быть! – сказал он. – Я тебе не верю.
– Да пожалуйста, – ответил демон.
– Это было со мной? Это сделал я? Я собственными руками?
– Ты, и собственными руками.
– Но когда это случилось? Я же могу вспомнить каждый год, каждый месяц своей жизни! Но почему я до сих пор не мог вспомнить об этом?
– Да как тебе сказать, – ответил демон. – Я пока что не имею права ответить на этот вопрос. Но придет время, и ты все узнаешь. Если доживешь.
– Подожди, – сказал Ложкин. – За несколько секунд до того, как она умерла, у меня было такое странное и такое знакомое чувство, которое я не могу объяснить или передать словами. Но что-то настолько определенное…
– Ты чувствовал, как затягивался узел судьбы, – ответил демон. – Это нормально, люди всегда чувствуют такое, когда совершают что-то непоправимое. Ты чувствовал это и раньше, один раз: когда хотел выстрелить в яблоко, лежащее на голове твоего друга, а выстрелил ему точно в глаз. Теперь ты вспомнил?
– Вспомнил.
– Прости, что я рассказал тебе все это, – извинился демон. – Я не хотел говорить. Память, она ведь тонкая материя. Я был создан как существо-помощник, как личный советчик, наперсник, конфидант, в крайнем случае – врач. Я способен к пониманию и состраданию. Я ведь, в сущности, добрый демон.
45. Добрый демон…
Добрый демон торчал в голове Ложкина весь остаток ночи, пытаясь отвлечь его и утешить. Когда он говорил, это раздражало Ложкина, когда молчал, ему становилось так плохо и тоскливо, что он не знал, куда себя деть. Спать он не мог.
Впрочем, в последнее время бессонница наведывалась к нему все чаще. Около четырех утра он встал и вышел в кухню, с намерением что-нибудь выпить. Как только он включил свет, несколько мелких быстрых существ метнулись по полу и забились под столы и шкаф. Ложкин заглянул туда, в темноту, но ничего не увидел и не почувствовал ничего необычного, кроме незнакомого кисловатого запаха. Он выругался матом, что делал редко, а поднявшись, пребольно ударился затылком о раскрывшуюся дверцу подвесного шкафчика. Выругался еще раз и толкнул дверцу; та ударилась, и тонкая косая трещина блеснула по стеклу.
Напиться не удалось: в холодильнике тоскливо зеленела лишь тяжелая бутылка шампанского, поставленная туда неведомо кем и неизвестно когда. Тогда он вышел во двор и позвал Защитника, который на этот раз проводил ночь сам, озабоченный постройкой гнезда.
– Звезды-то какие! – сказал Защитник, задрав голову к небесам. – Скажите мне правду, я пришел оттуда?
– Правды на свете нет, – уверенно ответил Ложкин, – есть лишь разные варианты лжи, между которыми ты можешь выбирать или не можешь выбирать. Чаще второе. Помнится, ты говорил мне про сумасшедшую старуху, которая все время матерится и повторяет любые сказанные при ней слова.
– Говорил, а как же.
– Я собираюсь ее вылечить, и должен встретиться с ней с утра как можно раньше. У меня сегодня мало времени. Очень мало времени.
– Будет сделано. Кстати, они согласятся с удовольствием. После того, как вы вылечили бедную бабушку, все верят в то, что вы добрый колдун. Многие хотят к вам обратиться, но боятся.
– Я такой страшный? – удивился Ложкин.
– Да. Честное слово. Даже я вас иногда боюсь. Есть вокруг вас что-то черное и сильное. От вас даже собаки убегают, поджав хвост. Ни одна не лает.
– Никогда не замечал.
– Еще бы! Собак замечаешь, только когда лают. С людьми тоже самое… А вот мальчишки вас не боятся. Знаете, что они поют вам вслед? "Петушок, петушок, голубой гребешок".
– А что это значит? – не понял Ложкин.
– Это потому что вы живете без женщины. Два мужчины в доме. Нет, – поправился Защитник, – меня это не касается. Меня уж никто не назовет голубым. Давайте, я вам женщину приведу, а?
– Я ведь художник, – начал Ложкин.
– Знаю, среди художников много голубых, каждый второй.