Частное расследование
Шрифт:
Нет-нет! Не надейтесь.
Александр Борисович Турецкий принадлежал к числу избранных столичных людей, знавших, как можно оперативно связаться с глубинкой, если через эту глубинку проходила какая бы то ни было железнодорожная ветка.
Секрет состоял в том, что у Министерства путей сообщения есть своя, абсолютно отдельная и автономная телефонная сеть, охватывающая все станции, разъезды, полустанки. Спецтелефон МПС стоит в любой будке стрелочника, на любом, даже 6342-м километре, от которого до ближайшей деревни семь верст и все лесом.
Но это служебная связь, и ею воспользоваться
Турецкий такого друга имел.
— Алло, это Номжа? Пятьсот восемьдесят четвертый километр? Это из Москвы звонят, из Министерства путей сообщения… Здравствуйте, здравствуйте. Будьте любезны вы, позовите мне путеукладчицу Бененсонову Александру Михайловну. Что говорите? Она на пятьсот восемьдесят восьмом? Ну все равно позовите, я подожду. Что? Дрезину пошлете за ней? Воля ваша, пошлите дрезину. Да, десять минут подожду. Что? Скорый «Северодвинск— Ленинград» придется задержать на аккумуляторе из-за этого? Ну задержите, а что же! Буду вам очень за это признателен. Так, все, поехали? Ну, хорошо. Погода? Погода в Москве ничего, а у вас — в этой, ну, в Номже? Тоже идет снег? И у нас снег идет. Как, уже? Ой, спасибо вам, очень признателен. Александра Михайловна? Вы меня не знаете, я… Нет, это трудно объяснить… Вы когда-нибудь слышали о своем дальнем родственнике Алексее Николаевиче Грамове? Нет? Я так и думал. Где он живет? Он жил в Москве, но недавно умер, погиб он, сгорел. И ничего от него не осталось, даже наследства. Нет, я не пьяный и не хулиган. Я звоню из Министерства путей сообщения, понимаете? Александра Михайловна, милая, один лишь последний вопрос: скажите честно, если можете: вам призрак этого Грамова не являлся? Как? Поня-а-атно.
— Ну и работка у тебя! сказал друг Коля, отключая связь с Номжей. Она сказала хоть чего-нибудь полезное для следствия?
Конечно: послала подальше.
— И это что, полезное?
— Да. Подтверждает мою версию, — ответил Турецкий совершенно серьезно.
… В приемном покое инфекционного отделения Первой Градской больницы первая же нянечка, увидевшая Турецкого с собакой, заголосила так, будто ее резали:
— Опять! Опять с собакой! Батюшки! Опять явилось! Кыш! Прочь отсюда, привидение! — нянечка бросилась грудью вперед, преграждая дорогу Турецкому, — Ну что пришел? Что ты опять пришел? Мало тебе прошлый раз было-то! — она перекрестила Турецкого быстро и ловко. — Иди! Иди прочь отсюда! Больница здесь, Бога ты не боишься!
— Стоп-стоп-стоп-стоп! — Турецкий слегка сдал назад. — Вы меня, милая, с кем-то попутали.
— Спутаешь тебя, как же! Ты ведь здесь недели три назад был, девочку вы привозили, с женой, что ли? Не знаю уж, бывают ли жены вот у таких-то, как ты?
Турецкий опешил окончательно, но решил не показывать вида.
— Да, а чего же мне жены-то не иметь?
— Креста потому что совсем на тебе нет. Все зло на земле-то вот от таких вот, как ты!! Ну, что уставился? Думаешь, баба она, испужается?! Нет! Не боюсь! Убирайся в момент! А не послушаешь — хуже сейчас будет: у нас на втором тут священник лежит и два из милиции, понял?
—
— Не надо, не божись!! Никто не поверит!!
Турецкий выдохнул и, осторожно приблизившись к нянечке, насколько мог вразумительно прошептал:
— Вы объясните мне, пожалуйста, прошу. Я ровным счетом ничего не понимаю. Вы слышите, я не понимаю — когда и как я, ну или мой двойник, вас напугал.
— Какой двойник! Ты это, точно. А что не помнишь, так заспал, понятно. Я расскажу тебе, да будешь ли ты слушать? Но вроде ты как будто трезвый.
— Абсолютно, — подтвердил Турецкий.
— Ну что тебе сказать, коль ты не помнишь ничего? В тот день, когда вы девочку сюда на «скорой» привезли, ты посидел, поговорил с врачом, потом ушел, жену одну оставил у блока интенсивной терапии. А через три часа вернулся — снова вместе с псом своим. И — ну хор-р-рош!! В дугу! В дрезину! В сиську! Сущий призрак. Устроил здесь. С трудом тебя скрутили, в милицию без звука я б тебя сдала. Скажи спасибо, врач вступился за тебя, сказал, дочь у него едва не умерла, как будто ты и напугался… Отпустили… Еще скажи спасибо, что жена твоя тебя не видела — в каком ты со-стоянии-то был… Кошмар! Ты помнишь сам-то хоть чего?
— Нет, ничего не помню.
— Зато вот мы все помним.
— Извините. Хотя я сам, ей-ей, не виноват.
— Да, понимаю: водка виновата. Пришла из магазина — прыг на стол. Знакомая картина.
Они стояли, глядя друг на друга.
— Ну а теперь чего пришел?
— Поговорить с врачом пришел: что было с девочкой? Что точно?
— Не будет разговаривать с тобой. Он справедливейший, но жесткий человек. Жена придет, он ей все скажет.
— Я бы хотел с ним лично.
— И не думай. А что с ней было, я сама тебе скажу. Температура под сорок. С утра. А к вечеру — здорова. Такая вот болезнь уж месяц, почитай, ну каждый день. И доктора не знают. Поветрие какое-то… Сейчас болезней много новых развелось, которых раньше не было. А у твоей-то, это все мы запомнили, анализ сделали и перепутали бумажки: одновременно-то у нас лежали-то Громова, Гамова. Как твоя фамилия?
— Грамова.
— Во-во! И перепутали. Грамова, Гамова. На дифтерит подумали, да не на ту. Вот, понял?
— Так.
— А Громова — та умерла. Твоя-то как теперь? Здорова?
— Нет, тоже умерла.
— Ох! — нянечка осела. — Боже мой!
— Несчастный случай. Взрыв. Она сгорела.
— Боже, Боже. Послушай, может, ты того, немного выпить хочешь? Есть у меня-то. Помянуть?
— Нет-нет. Ни в коем случае. Спасибо.
— Жуть какая. А ты небось тогда предчувствовал, поди. Тебя все к кладбищу, к могилам так и тянуло, спьяну-то!
— Ладно. Глупости все это. Вы мне скажите лучше, как случилось, что я ушел, а пес остался здесь?
— Да ты же сам его здесь и оставил. Ну и мы не выгнали: куда с тобой, с таким, хорошую собаку выгонять? Бог не одобрит.
— Спасибо вам. Спасибо. Я один был? Когда вот пьяный приходил?
— Сюда ты приходил один. А там, на Ленинском, тебя кто ждал иль нет, то мне неведомо.
— Все ясно. Я пойду.
— Жена-то убивается, поди!
— Нет. Она не убивается. Совсем.