Частное расследование
Шрифт:
Вот тут-то слесарям и понадобился Ефимыч, чтобы ответить: не было ль у него под ножом трупов с такой вот мерзостью в желудке, и, во-вторых, чтобы совместно решить, как поступить с этой смесью: выпить, считая ее жидкостью, или, положим, съесть ложками-вилками, считая ее твердым телом.
Тут-то Ефимыча и сорвал Игорек:
— Давай быстрей, работу привезли!
— Что за спешка? — Ефимыч недовольно отмахнулся. — У нас работа не волк, в лес не убежит… А здесь вон, смотри, — дело серьезное.
— Пойдем, пойдем! У нас вообще отпад. Увидишь — ахнешь!
— Что такое? — Ефимыч встал в тревоге.
— Смотри!
Игорек поднял простыню, открывая Ефимычу тело, лежащее на оцинкованном столе.
— Саша! Турецкий! — ахнул Ефимыч. — Боже! — нагнувшись, он прикоснулся к Турецкому рукой: — Еще теплый. — Он попытался разогнуться, но не смог: «мертвец» крепко держал его в своих объятиях.
— Ну-ка. Давай-ка! А то сейчас сам станешь холодненьким. Кто вербанул тебя из «смежников», с-с-сука?!
— Фу, напугал! — Ефимыч аж позеленел: — Да как же тебе, Сашка, не стыдно-то! Грех, ей-богу! Грех! Я ведь и впрямь испугался! Расстроился! Креста на тебе нет так из-мываться-то. Над стариком.
— Кто-о?! Не увиливай, кто?!!
— Да я и понятия не имею: какого тебе лешего надо?
— Кто вербовал тебя? Кто?! — не выдержав, Турецкий схватил Ефимыча за воротник и крепко встряхнул: — Кто?!!
— Да не знаю я — «кто»! — голова больного и пьяненького старика бессильно тряслась. — Меня в жизни раз шесть вербовали — и все разные: лейтенант Тимофеев, на фронте еще, особист, потом этот, Егоров, в пятьдесят пятом, в Перми, на Мотовилихе. Отпусти ты, не мучь меня! Скажи толком, отвечу! Тьфу! Вот дурак молодой!
Турецкий отпустил Ефимыча. Тот сел на ирепарационный стол напротив, едва переводя дыхание, — Ну? — спросил он, отдышавшись.
— В ночь на седьмое октября, — начал спокойно Турецкий.
— А, вспомнил: мальчика, подушкой. Отвечаю: майор Невельский Альберт Петрович, он назвался, когда вербовал. Уж настоящее имя или нет, не знаю. Ну а конкретно, седьмого, стал давить Иванников, по-моему, капитан. От имени Невельского, не от своего. Еще до выезда бригады проинструктировали. Что еще тебе? Я больше ничего не знаю.
— А что же ты меня не предупредил?
— А ты немного сам подумай. Откуда мне знать ваши игры? Мне говорят, я делаю. Послушен. Ну, а надеги — никакой. Чего ты от меня хочешь? Мне, может, год-то жить осталось. Печень, почки. Сердце — тряпка. О легкие испачкаешься: в никотине. А ты ишь чего задумал: испугать! Как не стыдно! Приди всегда, спроси: да разве ж не отвечу? Вот слесаря ко мне пришли: иди, Ефимыч, разберемся. И я иду. Всегда. А ты? Эх, ты!
Через час Турецкий встретился с Сергеем возле Уголка Дурова. Там, рядом, в скверике, отгрохали четыре детские горки среди выставки скульптур и сооружений из льда и снега: детский смех и визг заглушали даже звуки транспорта.
— Я буду краток, Александр Борисович, — сказал Сергей. — Сначала «археологи» и интерес вокруг могилы С. А. Грамовой. Тут пусто. Тишина. Никто не проявлялся. Ни Грамов, ни жена нимало никого не чешут. Администрация на кладбище могилы привела в порядок, пустые закопали, разумеется, — да вот и все. Волны никто не поднимал. И никакой огласки: словно так и надо.
— Ну это естественно: кому ж нужна огласка!
— Так. Далее. Здесь можно списком: Чудных, Невельский, Суханова, Иванников… Таких людей в Москве не существует.
— Что? Не понял. Ты ж сам раскопал, что майор Невельский въехал в квартиру Грамова и там прописан?
— Был. Но больше нет. Выбыл. Квартира на балансе Мосгорсо. Свободна. И пуста, как говорят соседи.
— Причина? Почему он выбыл? Куда он выбыл, выписался?
— Причина — смерть. Погиб. Так по бумагам.
— Суханова, соседка, из пятьдесят первой квартиры?
— Находится на излечении — официальная версия.
— Где?
— В Новосибирске-43, в закрытом госпитале Третьего управления Минздрава. Но это сведения лишь агентурные, свой источник есть у меня. А официально — выписалась из квартиры в «связи с переводом на гособеспечение по инвалидности.
— А что с ней?
— Выяснить не удалось.
— Иванников?
— Без вести пропал. Его родителям под Омск так отписали. Я с ними говорил по телефону, дескать, я из Библиотеки Ленина, а Анатолий Захарович много книг взял, пользуясь служебным положением, да и не сдал. Они сказали: все вопросы — на Лубянку. Его не признают ни мертвым, ни живым. И за кордоном вроде он пока не объявлялся.
— Когда пропал?
— В конце октября — начале ноября.
— Так, а Чудных?
— Он тоже отовсюду вычеркнут.
— Погиб?
— Нет, жив-здоров.
— А где живет?
— На площади Дзержинского. Во внутренней тюрьме Лубянки.
— Здорово!
— Как есть, так есть. Остался только генерал Шабашин.
— А он-то как?
— С ним все нормально, вы не беспокойтесь. Но, сами понимаете, начальник Центрального координационного совета Министерства безопасности, первый зам Сомова. Домашний адрес, телефон… Надеюсь, это ясно?
— Это — да. Понятно.
— Что дальше, Александр Борисович?
— А дальше, к сожалению, — стоп. Что ж, будем думать.
— Думайте.
Да. Все концы внезапно обрывались.
Оставалось только два варианта: выйти на старого знакомого, друга можно сказать, полковника Пономарева Валерия Сергеевича, сейчас уже, наверно, генерал-майора, и через него попытаться выяснить судьбу раскиданных какой-то дьявольской волной «смежников», имевших касательство…
Второй вариант: попробовать разработать Навроде. Но как? Что его спросить? Непонятно!