Черные тузы
Шрифт:
– Мужья своими женами на вокзалах не торгуют.
– Откуда тебе, дураку, знать, чем мужья торгуют? Так ты будешь платить?
Женщина накинула халатик из искусственного шелка, уперла руки в бока, выставила голову вперед и стала зло пялиться на Трегубовича, пытавшегося разобраться с пуговицами рубашки.
– Да пошла ты к черту. Со своими деньгами и со своим сраным мужем.
– Витя, – женщина закричала пронзительным высоким голосом, закричала так громко, что Трегубовичу показалось, заложило уши. – Витя, иди сюда. Витя… Витя…
Дверь в комнату скрипнула и распахнулась настежь. Трегубович поднял голову и непроизвольно сделал шаг назад. На пороге стоял бритый наголо мордоворот в короткой майке, задранной на жирном волосатом животе.
– Он платить не хочет, – покрасневшее лицо женщины исказили слезливая гримаса. – Эта сволочь платить не хочет.
– Кто тут платить не хочет?
Витя шагнул к Трегубовичу, потянулся своей ручищей к воротнику его рубашки. Трегубович снова отступил назад, но уперся икрами ног в перекладину кровати.
– Я не знаю, кто не хочет, – Трегубович огляделся по сторонам, словно сам хотел увидеть в комнате того самого человека, который не желает платить за удовольствие.
Витя широко размахнулся правой рукой, целя противнику в зубы. Трегубович нырнул под удар, почувствовав лишь, как край чужой ладони взъерошил волосы на затылке. Он упал на колени, проворно перебирая ногами на карачках добрался до стола, успел расстегнуть «молнию» сумки, но тут получил увесистый пинок в зад. Вскочив на ноги, Трегубович отступил к двери, левой рукой оттянул назад затвор пистолета, дослав патрон в патронник, выставил руку с оружием вперед.
– Ой, – сказал Витя и протер глаза кулаками.
– А теперь скажи, сколько нужно мне платить? – большим пальцем правой руки Трегубович поставил курок в положение боевого взвода – Ну? Сколько, пидор поганый, с меня причитается?
– Нисколько, – Витя сглотнул слюну, но слюна не проходила в горло.
Женщина, прижав ладони к груди, безмолвно застыла у окна.
– Сколько, я спрашиваю? – заорал Трегубович.
– Нисколько, простите, – Витя облизал сухие губы. – Простите, пожалуйста.
– Сколько? – заорал Трегубович.
Он шагнул к Вите, размахнулся и наотмашь съездил по его носу рукояткой пистолета. Хозяин квартиры, схватившись за лицо, молча повалился на колени. Плюнув на пол, Трегубович с силой пнул его носком ботинка в живот. Витя застонал от боли, заерзал на полу. Трегубович с ненавистью посмотрел на женщину.
– Порезать бы тебе морду. Но скажи спасибо, у меня рубашка новая. Пачкаться только с вами. Вы бы у меня, сволочи, друг друга удавили.
Снова плюнув на пол, Трегубович снял курок с боевого взвода, бросил пистолет в сумку, и вышел в прихожую, слыша за спиной стенания Вити. Трегубович надел куртку и сердито хлопнул входной дверью. Он отправился на вокзал, покупать железнодорожный билет на родину.
Глава двадцать восьмая
Заведующий отделом социалных проблем Крошкин заглянул в кабинет, где перебирал читательские письма Росляков. Не переступая порога, Крошкин поманил Рослякова пальцем.
– Дима, пожалуйста, зайди ко мне на минуточку.
Росляков взглянул на часы: ровно полдень. Закончилась редакционная планерка, где начальство высказало замечания по сегодняшнему уже вышедшему номеру и обсудило материалы номера завтрашнего. И вот Крошкин вернулся с планерки, тихим голосом зовет подчиненного, «пожалуйста». Значит, настроение у начальника самое гнусное, видимо, получил от главного крупный втык. Значит, и Рослякову остается ждать только неприятностей.
Нарочито медленно он поднялся с кресла, опустил голову и походкой приговоренного к смерти, едва передвигая ноги, вышел в коридор, оглянулся, словно ждал помощи со стороны. Темноватый коридор оказался совершенно пустым. Росляков толкнул дверь соседнего кабинета, поздоровался, хотя виделся и здоровался с Крошкиным ещё утром, и, заняв кресло напротив начальника, забросил ногу на ногу. Крошкин, сортировавший на столе какие-то бумажки, сделал пометку в перекидном календаре, тяжело вздохнул и чмокнул губами.
– Главный просил меня зайти вместе с тобой, – он сдвинул бумажки на край стола. – А сначала хотел тебя даже на редколлегию вызывать. Но я сказал, что мы все решим в четыре глаза.
– А что, собственно, нужно решать? – осторожно поинтересовался Росляков.
– О тебе был серьезный разговор на планерке, – Крошкин поставил локти на стол, сплел пальцы рук. – Обсуждали твою сегодняшнюю публикацию и вообще… Главный просто рвал и метал.
– Вот как? Сегодняшнюю публикацию?
Росляков решал, что лучше: дальше изображать наивное удивление или просто выразить озабоченность, что главный редактор вдруг так сильно разволновался с самого утра и вообще себя не жалеет, горит на работе синим пламенем.
– Вот так, – Крошкин кашлянул, – на планерке выяснились интересные вещи. Оказывается, материал, который опубликован в сегодняшнем номере, ты не завизировал ни у меня, ни у моего заместителя. А в графе «заведующий отделом» поставил свою подпись.
– Это который, сегодняшний материал, про гадалку что ли? – сморщил лоб Росляков. – Не материал, а заметулька.
– Не важно, заметулька, не заметулька, – Крошкин только сильнее сжал пальцы рук, словно боялся ненароком, поддавшись душевному порыву, ударить подчиненного по лицу. – Ты не подписал материал, принес свои письмена ответственному секретарю, а тот, не поглядев, сдал в набор. Твое обычно разгильдяйство. Надо руку на пульсе держать, а не на горлышке бутылки, как ты.
– А, все понял, сейчас объясню, – закивал Росляков. – В тот день, когда я сдавал материал в секретариат, ни вас, ни заместителя на месте не оказалось. Перед графой «заведующий отделом» я поставил черточку и подписался своей подписью. Тысячу раз такое было, когда сдавал оперативные заметки, и никто не возмущался.
– Ну, ты как всегда ни при чем, – Крошкин криво усмехнулся. – Другого ответа я и не ожидал. Не можешь сказать по-мужски: я виноват. Изворачиваешься. Финтишь, финтишь.
– Я просто не понимаю, из-за чего шум поднят, – пожал плечами Росляков. – Всю жизнь так поступали, мелочевку заведующему не показывали, несли в секретариат.