Черный альпинист

Ищенко Юрий Павлович

Сегодня он отработал последнего «клиента» у ВДНХ, ближайшую неделю можно было передохнуть ничего не предпринимая, выждать. Конверт с рекомендациями для Ржавого уже лежит у того дома. Ржавый почитает, пораскинет мозгами и проглотит без пережевывания: несколько подкинутых Тахиром (и конторой) операций почти без риска грозились стопроцентной прибылью с оборотом в две недели. Куратору причиталось сорок тысяч, из которых он решил половину оставить себе. Он готовил отход, а куда именно, подскажет ближайшее время. Может, на Дальний Восток? Жена продолжит карьеру журналистки, а сам, если пожелает, в ОМОН или в охранники пойдет. Сын будет глазеть на корабли в порту. То, что надо.

Он предусматривал

крайние варианты с Западом: Швеция, Норвегия, что-нибудь тихое и либеральное. Но на самом деле Тахир не хотел на Запад. Особенно в Штаты: пусть говорят, что угодно, но он до сих пор считал их врагами, а теперь, когда американская «культура» торжествовала здесь, ненависть даже усилилась, поскольку к ней добавилось каждодневное раздражение. Жаль, что в Северную Африку или на Ближний Восток Марину не затянешь. Забоится. А его манило, когда он в охране тусовался, поездил: Израиль, Ливан, Сирия, Иордания, Эмираты — очень, очень здорово, мест спокойных хватает, дух восточный, настоящий. И примерно те же воззрения, что и у него, на жизнь. У него даже козырь был — Хадж совершил, во время командировки осталось два свободных дня, съездил в Мекку, точно зная, что может пригодиться. Дизентерию, правда, заработал, переночевав вместе с толпой паломников в сарае, — пили вместе из лоханей каких-то… Но так велел обычай. Скорее, это был не расчет, а толчок, порыв, также не случайно он прихватил в Эмиратах кучу кассет с записями мусульманских молитв.

Конечно, ему там ни слова не понятно. Кричит заунывно и протяжно мулла с минарета. Слышен шорох колен, легкое постукивание голов мусульман в чалмах об полы. А Тахир, все более в это погружаясь, слушает молча, сидя в кресле где-нибудь в халупе на задворках города. Купил Коран на русском языке. Тоже вот есть еще над чем подумать: в Казахстане теперь русские в загоне, тот уйгурский, что достался от родителей в объеме квартирных разговоров, не годится (хотя схож с казахским, равно как с киргизским или даже с узбекским). Рашидка, младший брат из Алма-Аты, прислал по его просьбе несколько дисков с записями песен-импровизаций казахских акынов (импровизаторы, поющие и играющие на домбрах во время народных гуляний — тоев), слушал и их, зачастую не успевая разобрать ни слова:

А-а-а-а-а-а-а-а ала кош берды жусай кош берды кош берды кош берды а-а-а-а-а-а-а, хой-хой-хой, кош а-а-а-а-а-а-а, жусай…

И берет дрожь этого заматеревшего, весьма уже тяжеловесного, с буграми жира на бедрах и заднице, гэбиста, а еще проще выражаясь, — умелого диверсанта и убийцу.

Скольких убил — не считал. Сперва что-то вроде спортивного интереса было, потом надоело, потом отупение пришло, беспомощность, потом легкий шелковистый страх. Вот в 91-м, во время путча, когда схлестнулись промеж себя служивые конторы, убил четверых. Двое из тех были почти кореша. Один из двоих, сам почти пацан желторотый, когда-то в ночном рейде спас ему жизнь.

Теперь после убийства, даже после стрельбы или драки, после любого нервного напряжения — Тахир сутками не мог отойти. Дрожали, как у похмельного, руки. Трещала голова. Не выносил стрельбы по телевизору, вообще телевизор игнорировал (как и многие сослуживцы — особенно властвующие персоны и их речи раздражали гэбистов, всех как одного). Разве что в редкие вечера, когда спокойно ночевал дома с женой и сыном, садился в кресло и смотрел «Рабыню Изауру», «Богатые тоже плачут». Фильмы с более напряженным действием, даже с легким намеком на насилие, смотреть не мог, уходил на кухню или в спальню. Слушать современную музыку мог недолго и избирательно: главное, чтобы не на западных языках и не быстрая. Например, ему нравились казахи из «А-Студио» и песни всех времен Аллы Борисовны…

Регулярно раз в неделю напивался до чертиков, прячась от семьи и дел. Вообще-то, выпивал непрерывно. Но пока организм не сдавался, служил, зараза. Вот этой ночью двоих убил, одного на всю жизнь изуродовал. И ничего, лишь трудно трясущимися руками машину вести. Но БМВ хорошо устроен, послушен, даже такого неврастеника слушается без усилий. «И сегодня напьюсь, Марина сама уже набралась, так что не обругает, даже не заметит», — решил Тахир.

На Новом Арбате за три квартала до ночного клуба его тормознул наряд омоновцев. Тахир не знал, экстренное это или плановое мероприятие, хуже, что он документов собственных не имел. Но форсировать события не стал, не до того, аккуратно припарковался. Двое мужиков в пятнистой униформе, с напяленными поверх бронежилетами, держа короткие АКМС наизготовку, пошли к БМВ. Тахир быстро открыл бардачок: там валялось несколько корочек — удостоверения мента, журналиста, военного, что-то еще, чем давно не пользовался. Гудела голова, отказываясь быстро сообразить, чем можно воспользоваться, — он не помнил, какие из документов сделаны в конторе (и способны выдержать осмотр), а какие самодельные, совсем липовые. Схватил наугад корочку, чтоб уж не красная была, прочел в тусклом свете — «персональный шофер министерства финансов», приоткрыл дверцу.

Омоновец уже подошел к машине, легонько пнул тяжелым башмаком.

— Эй, козел, лень вылезти, что ли? Или подмокнуть боишься?

Тахир вылез из БМВ, встал перед ним. Второй служивый, как и положено, отстал на три шага, наставив на Тахира дуло автомата. Тут же он понял, что омоновцы пьяны.

— Ага, гляди, горца поймали! Зачем в белокаменную заявился, айзер? — спросил первый, не спеша заглядывать в пачку документов, поданных Тахиром.

— Я не кавказец, казах, — сказал ему Тахир.

— Думаешь, самый умный! — на ровном месте омоновец завелся, распаляя себя собственными воплями. — Думаешь, мне надо знать, из каких ты чучмеков! Лицом к машине, козел! Быстро!

— Ноги широко расставь! — Развернул Тахира, пнул по щиколоткам (одна была когда-то покалечена, и Тахир охнул от неожиданной боли). — На хрена к нам приехал? Ну? Руки за голову! Не дергайся, пристрелю! На хрена приехал? Наших девок насиловать?

— Ты глянь в документы хоть, — сдерживаясь, миролюбиво предложил Тахир. — Я живу здесь, пять лет живу, шофером ишачу.

— Да срал я на твои документы. Понял? Они у любого айзера красивей моих собственных. Это твоя машина? Эй, шофер, твоя машина?

— Да, — кивнул он.

— На что купил? Убил кого или грабанул? — омоновец ткнул кованым передком башмака по колену Тахира.

Тахир, зверея, развернулся, взял омоновца за грудки, стараясь слиться с ним в один контур, — чтобы второй с перепугу не шарахнул очередью.

— Тебе чего надо? — спросил шепотом. — Я правила нарушил? Тогда штрафуй. Документы проверь. Денег надо? Или не на ком злость сорвать?

— Я тебя убью! — булькал омоновец со стиснутой воротом гортанью. — Тебе не жить… Нехристь сучья…

— Эй, отойди, стреляю! — орал второй.

От двух милицейских «газиков» уже бежала толпа. Тахир не отпускал омоновца, пока их не окружили. Спросил:

— Кто старший?

Ему в спину вжали ствол автомата и что-то острое.

— Отпустил. Быстро. Стреляю.

Он опустил руки. Психованный омоновец тут же попытался ударить — ногой, затем рукой. Тахир блокировал удары.

— Отставить, — кому-то из начальства надоело смотреть на это.