Четвертая Беты
Шрифт:
— Что из того?
— Не торопись. На следующий день после переворота на закрытом заседании Правления один из его членов, Танат, довольно крупная фигура, обвинил Изия в том, что он выдал Охране Пану. Доказательств не было, только туманные свидетельства, ему не поверили. А через несколько дней в суматохе… Ну ты помнишь, тут и там начиналась беспорядочная стрельба, и в одной из таких заварушек Танат был убит. Кем, как? Так и не выяснилось.
— Ну и ну!
— Есть еще одно обстоятельство. После ликвидации тюрем, когда все арестованные при императоре члены Лиги вышли на свободу, среди них не оказалось Паны. Судить его не успели, без суда при императоре никого не казнили, и вообще за такие дела не казнили, куда он исчез — загадка. Как бы то ни было, Изий занял место Таната и попал в правительство.
— А ты добыл какие-нибудь доказательства, что Изий был замешан во всех этих исчезновениях?
— Только насчет Паны. Его действительно подставил Охране Изий.
— А остальное?
— Наверно, еще много чего выплывет. Пока что…
— А что сталось с Ланом?
Маран помрачнел.
— Ему дали двадцать лет. Он умер в тюрьме меньше, чем через год. Если б я тогда знал…
— Что встретишь его дочь?
Маран не на шутку разозлился.
— При чем тут дочь?! Что ты несешь ахинею?!
— А если не при чем, почему ты так болезненно реагируешь на это обстоятельство?
— Поэт, ты, по-моему, совершенно спятил!
— Почему? Насколько я понял, арестовывая его, ты и не подозревал о его правоте?
— Я не подозревал даже о существовании его книги. Чудом уцелевший экземпляр ее попал мне в руки год назад. Тоже чудом.
— Вот видишь…
— Ничего я не вижу. Поэт, неужели ты перестал меня понимать? Или твердо решил щадить меня при любых обстоятельствах?
— Интересные фантазии, — сказал Поэт невозмутимо. — А что, она тебе крепко задала?
Маран покачал головой.
— Что она дочь Лана, выяснилось только утром, когда я увидел его портрет на стене и спросил…
— Значит, она тебя не узнала?
— Узнала.
— Странно все это. Странная женщина. Ты не находишь?
— Извини, я не считаю эту тему подходящей для обсуждения! — Маран резко оборвал разговор и отправился в ванную.
— Кто такой Лан? — спросил Дан Поэта. — Историк?
— Да. Крупнейший притом. Автор «Подробной истории Бакнии». Отличная вещь, читается, как роман. Надеюсь, ее не изъяли. Знаешь, хорошо бы тебе ее прочесть. Я попробую поискать… погоди-ка… — он вскочил и вышел в соседнюю комнату, почти сразу вернулся с массивным томом. — Держи. А я-то пытаюсь вспомнить, где я ее недавно видел. Конечно, здесь. Между прочим, он подобрал себе отличные книги, ты поройся у него там…
Маран был еще в ванной, когда без стука распахнулась входная дверь, и, по-бычьи склонив отнюдь не бычью голову, в комнату ворвался разъяренный Ила Лес. Не увидев перед собой Марана, он остановился и грозно вопросил:
— Где он?! Где этот зарвавшийся мальчишка?
Дан с трудом сдержал улыбку, а Поэт с серьезным видом поинтересовался:
— Под зарвавшимся мальчишкой ты подразумеваешь Главу Лиги?
— Я подразумеваю Марана, — заревел тот. — Секретарша сказала, что он здесь. Куда он делся?
— Никуда, — сказал Поэт, кивая в сторону двери. — Вот он.
Маран стоял на пороге в свежей бледно-голубой рубашке, лицо гладко выбрито, влажные волосы аккуратно расчесаны на косой пробор, подтянутый, он снова выглядел самим собой.
— Ила? — сказал он удивленно.
Ила Лес обошел кресло, в котором сидел Дан, и остановился перед Мараном.
— Ты что, помешался? — спросил он тихо.
Маран не ответил.
— Я тебя спрашиваю! — Ила возвысил голос, потом оглянулся на Дана с Поэтом и умерил тон. — Мне безразлично, Глава ты или кто, по возрасту ты мне годишься в сыновья, так что не взыщи.
— Не взыщу, — сказал Маран спокойно. — Но будь добр, объясни, какие у тебя ко мне претензии.
— А ты не знаешь?
— Нет.
Ила Лес освободил зажатую под мышкой популярную в Бакнии папку-гармошку, отстегнул ремешок, извлек исписанный лист бумаги и помахал им перед носом Марана.
— Кто это писал? Ты?
— Я.
Ила Лес огляделся, ища, куда бы положить папку, не нашел, сердито уронил ее на пол и, освободив руки, широким жестом, со вкусом разорвал листок пополам и еще раз пополам.
— Это всего лишь бумажка, — заметил Маран невозмутимо.
— Вот именно. Но из-за этой бумажки Ган свалился с сердечным приступом. Твои шутки не слишком удачны.
— Объясни мне, пожалуйста, Ила… Ты что же, против моего ухода?
— Что тебя удивляет?
— В последнюю нашу встречу ты был настроен совсем иначе. Помнится, уезжая, ты объявил мне войну. «Я объявляю тебе войну» — вот твои собственные слова. Было такое или нет?
— Ну было, было. Сто лет назад.
— А по-моему, прошло всего три месяца или даже два с половиной.
Ила Лес смутился. Меньше всего на свете Дан мог себе представить смущение Илы Леса, и все-таки Ила Лес смутился.
— Принимаю упрек, — проворчал он. — Но я же не знал, что ты собираешься делать.
— А теперь знаешь?
— Теперь знаю.
— Эх, Ила… А что я сделал? Мне же не дают шевельнуться, я связан по рукам и ногам. Ты не знаешь, что сегодня такое любезная твоему сердцу Лига. Как ты говорил? Служение народу? Это служение превратилось в кормушку, государственные интересы обратились в прах перед лицом шкурных, любое мое начинание, даже намек на таковое, встречает организованное сопротивление, потому что расценивается только с одной точки зрения. Власть! Не потерять власть! Каждый — от члена Правления до самого маленького функционера, трясется над своей властью, какая б она не была, пусть даже это маленькая поганая властьишка. Бороться с ними все равно, что сражаться с драконом. На месте отрубленной головы тут же вырастают две новые…