Четвертая Беты
Шрифт:
— Что из того?
— Не торопись. На следующий день после переворота на закрытом заседании Правления один из его членов, Танат, довольно крупная фигура, обвинил Изия в том, что он выдал Охране Пану. Доказательств не было, только туманные свидетельства, ему не поверили. А через несколько дней в суматохе… Ну ты помнишь, тут и там начиналась беспорядочная стрельба, и в одной из таких заварушек Танат был убит. Кем, как? Так и не выяснилось.
— Ну и ну!
— Есть еще одно обстоятельство. После ликвидации тюрем, когда все арестованные
— А ты добыл какие-нибудь доказательства, что Изий был замешан во всех этих исчезновениях?
— Только насчет Паны. Его действительно подставил Охране Изий.
— А остальное?
— Наверно, еще много чего выплывет. Пока что…
— А что сталось с Ланом?
Маран помрачнел.
— Ему дали двадцать лет. Он умер в тюрьме меньше, чем через год. Если б я тогда знал…
— Что встретишь его дочь?
Маран не на шутку разозлился.
— При чем тут дочь?! Что ты несешь ахинею?!
— А если не при чем, почему ты так болезненно реагируешь на это обстоятельство?
— Поэт, ты, по-моему, совершенно спятил!
— Почему? Насколько я понял, арестовывая его, ты и не подозревал о его правоте?
— Я не подозревал даже о существовании его книги. Чудом уцелевший экземпляр ее попал мне в руки год назад. Тоже чудом.
— Вот видишь…
— Ничего я не вижу. Поэт, неужели ты перестал меня понимать? Или твердо решил щадить меня при любых обстоятельствах?
— Интересные фантазии, — сказал Поэт невозмутимо. — А что, она тебе крепко задала?
Маран покачал головой.
— Что она дочь Лана, выяснилось только утром, когда я увидел его портрет на стене и спросил…
— Значит, она тебя не узнала?
— Узнала.
— Странно все это. Странная женщина. Ты не находишь?
— Извини, я не считаю эту тему подходящей для обсуждения! — Маран резко оборвал разговор и отправился в ванную.
— Кто такой Лан? — спросил Дан Поэта. — Историк?
— Да. Крупнейший притом. Автор «Подробной истории Бакнии». Отличная вещь, читается, как роман. Надеюсь, ее не изъяли. Знаешь, хорошо бы тебе ее прочесть. Я попробую поискать… погоди-ка… — он вскочил и вышел в соседнюю комнату, почти сразу вернулся с массивным томом. — Держи. А я-то пытаюсь вспомнить, где я ее недавно видел. Конечно, здесь. Между прочим, он подобрал себе отличные книги, ты поройся у него там…
Маран был еще в ванной, когда без стука распахнулась входная дверь, и, по-бычьи склонив отнюдь не бычью голову, в комнату ворвался разъяренный Ила Лес. Не увидев перед собой Марана, он остановился и грозно вопросил:
— Где он?! Где этот зарвавшийся мальчишка?
Дан с трудом сдержал улыбку, а Поэт с серьезным
— Под зарвавшимся мальчишкой ты подразумеваешь Главу Лиги?
— Я подразумеваю Марана, — заревел тот. — Секретарша сказала, что он здесь. Куда он делся?
— Никуда, — сказал Поэт, кивая в сторону двери. — Вот он.
Маран стоял на пороге в свежей бледно-голубой рубашке, лицо гладко выбрито, влажные волосы аккуратно расчесаны на косой пробор, подтянутый, он снова выглядел самим собой.
— Ила? — сказал он удивленно.
Ила Лес обошел кресло, в котором сидел Дан, и остановился перед Мараном.
— Ты что, помешался? — спросил он тихо.
Маран не ответил.
— Я тебя спрашиваю! — Ила возвысил голос, потом оглянулся на Дана с Поэтом и умерил тон. — Мне безразлично, Глава ты или кто, по возрасту ты мне годишься в сыновья, так что не взыщи.
— Не взыщу, — сказал Маран спокойно. — Но будь добр, объясни, какие у тебя ко мне претензии.
— А ты не знаешь?
— Нет.
Ила Лес освободил зажатую под мышкой популярную в Бакнии папку-гармошку, отстегнул ремешок, извлек исписанный лист бумаги и помахал им перед носом Марана.
— Кто это писал? Ты?
— Я.
Ила Лес огляделся, ища, куда бы положить папку, не нашел, сердито уронил ее на пол и, освободив руки, широким жестом, со вкусом разорвал листок пополам и еще раз пополам.
— Это всего лишь бумажка, — заметил Маран невозмутимо.
— Вот именно. Но из-за этой бумажки Ган свалился с сердечным приступом. Твои шутки не слишком удачны.
— Объясни мне, пожалуйста, Ила… Ты что же, против моего ухода?
— Что тебя удивляет?
— В последнюю нашу встречу ты был настроен совсем иначе. Помнится, уезжая, ты объявил мне войну. «Я объявляю тебе войну» — вот твои собственные слова. Было такое или нет?
— Ну было, было. Сто лет назад.
— А по-моему, прошло всего три месяца или даже два с половиной.
Ила Лес смутился. Меньше всего на свете Дан мог себе представить смущение Илы Леса, и все-таки Ила Лес смутился.
— Принимаю упрек, — проворчал он. — Но я же не знал, что ты собираешься делать.
— А теперь знаешь?
— Теперь знаю.
— Эх, Ила… А что я сделал? Мне же не дают шевельнуться, я связан по рукам и ногам. Ты не знаешь, что сегодня такое любезная твоему сердцу Лига. Как ты говорил? Служение народу? Это служение превратилось в кормушку, государственные интересы обратились в прах перед лицом шкурных, любое мое начинание, даже намек на таковое, встречает организованное сопротивление, потому что расценивается только с одной точки зрения. Власть! Не потерять власть! Каждый — от члена Правления до самого маленького функционера, трясется над своей властью, какая б она не была, пусть даже это маленькая поганая властьишка. Бороться с ними все равно, что сражаться с драконом. На месте отрубленной головы тут же вырастают две новые…