Четвертая Беты
Шрифт:
— Устроил ему побег. Когда работаешь в Охране, возникают всякие возможности… Устроил побег, а потом спрятал в провинции.
— Почему ты мне об этом не говорил?
— А зачем? — Маран повернулся к ним, выражение его лица поразило Дана, такая в нем была тоска…
— Зачем, зачем, — недовольно пробормотал Поэт, — а я-то думал… — он остановился на полуслове, захваченный новой мыслью. — Маран! А Лей? Тебе удалось его выручить?
Маран покачал головой.
— Нет. Лей погиб.
— Погиб?! Как, почему? Он
— Из Крепости я его вытащить не мог. Хотя если б знал, что так обернется, пошел бы на риск, там шансов было — пятьдесят на пятьдесят. Но я не знал. Ему дали бы лет пять, от силы десять, не больше, но он сорвался на допросе и высказался, вернее, выкричался. Наговорил… ну ты понимаешь!.. Это дошло на самый верх. Я вдруг потерял его из виду и никак не мог отыскать, только после всего… совсем недавно… узнал, что его казнили.
— Без суда!
— Ошибаешься. Был такой закрытый закон, дававший всем членам Высшего Суда — а в него входили пять членов Правления, все с решающим голосом, естественно, право единолично вершить суд и выносить приговоры.
— Закон или беззаконие?
Маран промолчал.
— Они же Правление, они же правительство, они же Высший Суд… вот уж поистине власть народа, — заметил Поэт с горьким сарказмом.
— Дина не может простить мне гибели Лея. Особенно после того, как узнала про Вениту.
— Дина — дура, — рассердился Поэт.
Маран бросил на него быстрый взгляд, но ничего не сказал. Он прошел к письменному столу, взял с него лист бумаги, подумал и протянул его Поэту. Поэт взял бумагу с легким недоумением, прочел, ошеломленно посмотрел на Марана, перечел еще раз…
— Да ты что?! — листок вылетел у него из пальцев и упал на глубокое кресло у стены… Мебель в кабинете была не роскошная, но удобная, Маран верен своим пристрастиям, подумал, нагибаясь, чтобы взять бумагу, Дан, вспомнив, что даже во времена Изия в кабинете Марана, единственном во всей Крепости, стояли кресла и диваны… Однако, когда подняв листок, он прочел текст, все остальное вылетело у него из головы.
«Народу Бакнии. За то время, что я возглавляю руководство страны, обнаружилось огромное количество новых фактов, свидетельствующих о тяжких преступлениях Изия и его правительства перед Лигой и народом. Виновные должны быть наказаны. Необходимо создать специальную группу, которая изучила бы все факты и вынесла их на суд общества, после чего можно будет определить вину каждого и меру наказания. О себе. Считаю, что все члены Правления Лиги, и я в том числе, ответственны за убийства, насилие и беззаконие, творимые в стране, независимо от степени личного участия в этом. Посему полагаю себя недостойным руководить Лигой и государством и слагаю с себя обязанности Главы Лиги».
— Что это значит? — спросил Поэт тихо.
Маран промолчал.
— Нет, ты объясни, что тебе взбрело в голову! Не глупая же болтовня Дины причиной… А может, ты просто струсил? Ты не имеешь права. Ты должен! Мы же договорились! Дезертир! — он повышал голос по нарастающей, а последнее слово выкрикнул.
Маран выслушал эту тираду с непроницаемым лицом.
— Интересно, — сказал он ровным голосом, — помнишь ли ты наш разговор после твоего последнего концерта в Старом зале… А, нет, это было не в тот раз, а когда мы встретились в подвале у дворца… если ты забыл, Дан тебе напомнит, он был при этом.
— И к чему ты клонишь?
— Нет, ты скажи, помнишь?
— Ну помню, помню.
— Ты сказал тогда, что в нашем государстве начальник спецотдела Охраны не может не быть преступником, потому что преступны сами наши законы.
— Я ошибся. Не насчет законов, конечно, а насчет тебя. Я же не знал тогда, как ты поступаешь с этими законами.
— Как бы я не поступал с ними в частных случаях, в общем… Посмотри… на том столе, видишь? Это досье людей, казненных по приговору… личному приговору!.. членов Высшего Суда.
— Все это? — в голосе Поэта прозвучал страх.
— Да!
— Но ведь ты не был членом Суда?
— Не был. Но сколько раз я получал приказ и посылал людей арестовывать многих из тех, от кого остались только вот эти хрупкие листочки…
— А что ты мог сделать? Уйти? Тебя не отпустили бы. Бежать? Пустой номер. Тебе не удалось бы выбраться оттуда живым.
— Неужели жизнь дороже чести?
— Чести? Нет. Ни в коем случае. Но разве на каком-нибудь из этих листков есть твоя подпись?
— Нет. Но это не меняет дела.
— Меняет.
— Нет.
— О Создатель! Поговори с ним, Дан. Я больше не могу.
— Маран, но ты… Я думаю, ты помог не одному Вените? — сказал Дан нерешительно.
— А что толку? Спасти одного, когда гибнут десять других! Кому это нужно?
— Не кощунствуй, — вмешался Поэт. — Каждая жизнь драгоценна, пусть это и не жизнь Вениты, а самого обыкновенного крестьянина.
Маран не ответил. Он подошел к длинному столу, на котором огромной грудой лежали тоненькие папочки. Он стоял перед этой грудой, не сводя с нее взгляда, словно загипнотизированный, а когда заговорил, голос его звенел от отчаяния.
— Когда я увидел это… Поэт, тут тридцать семь тысяч восемьсот двадцать шесть жизней! Их своими руками погубили члены Правления. Ты понимаешь, что это значит? А ведь это только ничтожная часть, я не говорю о всех остальных, прошедших через прочие суды, которые тоже не что иное, как подлая комедия. Мы еще не знаем точных цифр, но уже ясно, что они в несколько раз… если не десятков раз!.. выше, чем можно было думать. Скрывалось все и везде. Это… Это людоедство какое-то! Всеобщее людоедство! И все же… подумать только! Правление Лиги — собственными руками…