Число зверя
Шрифт:
– Вы уверены, что в больнице он в безопасности? – уточнила Клаудия.
– Не беспокойтесь, у двери в его палату круглые сутки дежурит карабинер, а я могу вас уверить: мои люди на посту не спят.
– Даже ночью? – спросил Альдо.
– Даже ночью.
– И что же им мешает?
– Осознание своего долга. – На лице Корридони мелькнула улыбка. – И страх передо мной.
– Тогда можно возвращаться в Рим, – резюмировал Альдо. – Нас там ждет масса работы. Прежде всего мы должны найти дочь Антонии Мерино.
– Это дело я полностью доверю тебе, – заявила Клаудия. – Я останусь здесь и поеду в больницу, как только Фраттари можно будет подвергнуть допросу. Он, похоже, находится в самом центре всей этой истории. Или, точнее, его рукопись. Но что в ней такого потрясающего, мы можем узнать, пожалуй, только у него самого. Или ваши люди, капитан, обнаружили копию во время обыска в его доме?
– Нет, лишь огромное количество написанных от руки заметок. В том числе таких, которые связаны с римскими катакомбами. Но это просто беспорядочные заметки на обрывках бумаги, не говоря уже о том, что Фраттари пишет как курица лапой. Как кому-то вообще удалось расшифровать его каракули, для меня загадка. Я, во всяком случае, не верю, что кто-то сумел прочитать его записи.
– Я все же хотела бы их увидеть. – Клаудия выдавила из себя улыбку. – Кто знает, может, я и найду что-нибудь. Во всяком случае, в голову мне не приходит никакого более осмысленного занятия, чтобы убить время до пробуждения Фраттари.
– Я помогу вам в этом, если позволите, – предложил Пауль.
– Разве вы не собираетесь поехать в Рим вместе с Альдо?
– У меня задание – оказывать помощь полиции. В настоящий момент я, как мне кажется, принесу больше пользы здесь, чем в Риме. Кроме того, мне не терпится узнать, что нам расскажет синьор Фраттари.
46
Рокка Сан-Себастьяно
– Теперь я понимаю, почему местные жители суеверны и убеждены в том, что Фраттари поклоняется дьяволу. Смотри-ка, Пауль, тебе не кажется, что две скалы вон там похожи на рога нечистого?
Они возвращались, поужинав в маленькой пиццерии, недалеко от поста карабинеров. Во время ужина Клаудия начала говорить Паулю «ты». Это не беспокоило его, совсем наоборот – соответствовало его внутреннему ощущению. Хотя он познакомился с Клаудией совсем недавно, она стала для него близким человеком, как будто они были старыми знакомыми.
Сейчас они стояли на покрытой щебенкой узкой дороге, которая вела к пансиону, где они остановились. На городок, затерянный в Альбанских горах, уже давно спустились сумерки. Сквозь облака пробивался свет луны, придавая холмам вокруг странный, нереальный вид. Как и двум отдельно стоящим скалам, на которые указывала вытянутая рука Клаудии. И действительно, они возвышались на фоне темного неба подобно рогам сатаны, готовым пронзить любого, кто откажется поклониться властелину тьмы.
– Мороз по коже, да? – спросила Клаудия.
Она задрожала, но возможно, причиной тому был холодный ветер, поднимавшийся на море и набирающий силу в горах. Пауль снял кожаную куртку и набросил ее на плечи Клаудии.
– Да, вид зловещий, но и прекрасный одновременно. Немного напоминает мне Мондзее, тоже окруженное высокими горами. С тех пор как я поселился там, я чувствую себя меж двух огней, так как не знаю, любоваться ли величественными горами или бояться их грозной мощи.
Клаудия обернулась и посмотрела на него.
– Для тебя очень важна твоя работа, верно?
– Да. Разве люди не должны быть заинтересованы в своей работе? Иначе можно ошибиться с выбором.
– Не все могут позволить себе выбирать работу. Но речь не об этом; я говорю о тебе, о Пауле Кадреле. Ты вырос в сиротском приюте, а сейчас заботишься о других сиротах. Ты, очевидно, следуешь своему призванию и можешь этим гордиться. Сироты полностью зависят от такой заботы, от благотворительности и любви чужих им людей, которые, надо надеяться, когда-нибудь перестанут быть им чужими.
Клаудия говорила искренне. Она выразила в нескольких предложениях то, что составляло его работу и побудило его основать интернат «Николай Бобадилья».
– Ты говоришь, как будто сама все это пережила, Клаудия.
– Так оно и есть. Я тоже не знала своих родителей.
Пауль сначала удивился, но затем ему все стало ясно. Это объясняло ту противоречивость, которую он уловил в Клаудии: скрытую уязвимость, никак не соответствовавшую ее смелому, уверенному поведению. Он видел нечто похожее у многих сирот. Они вели себя так, будто их невозможно задеть, и не позволяли себе принимать что-то близко к сердцу. Но это был всего лишь защитный механизм, который должен был охранять одинокую, пострадавшую душу от новой боли. Старое выражение о «страшных снаружи, но добрых внутри» касалось прежде всего сирот: это Пауль знал не только благодаря работе на Мондзее, он и сам был таким.
– Как это случилось? – спросил он. – Твои родители тоже погибли в автокатастрофе?
Клаудия вздрогнула, будто пытаясь отбросить мысли, которые занимали ее в настоящий момент.
– Давай лучше сменим тему. Приятная и полезная сторона прошлого состоит в том, что оно уже прошло. А нам еще предстоит работа, да и на улице холодает. Я не хочу, чтобы ты себе кое-что отморозил. – Она прикрыла рот рукой. – Ой, прости, так с иезуитом определенно нельзя говорить.
Пауль рассмеялся.
– Почему бы и нет? У меня те же части тепа, что и у других людей. Значит, я тоже могу отморозить все, что угодно.
Работой, о которой говорила Клаудия, были заметки, найденные карабинерами в доме Альчиде Фраттари. Документы занимали несколько ящиков, и далеко не везде речь шла о римских катакомбах. Однако поскольку Фраттари, кажется, делал записи без какой-либо системы, им не оставалось ничего другого, кроме как просматривать листок за листком. Начали они еще до ужина, и в номере Клаудии, гораздо более просторном, чем у Пауля, повсюду были разложены ряды листков самой разной величины и цвета. Очевидно, Фраттари писал на любом клочке бумаги, который оказывался у него под рукой, вплоть до обратной стороны счета за электроэнергию – да, электричество у него все-таки было! – или тонкого картона упаковки от кукурузных хлопьев.