Чиж: рожден, чтобы играть. Авторизованная биография
Шрифт:
Вскоре рок-клуб стал покоиться на трех китах — «Хронопе», Хрынове и «ГПД». Если в сборном концерте был заявлен кто-то из этих столпов (слово «хедлайнер» еще не употребляли), он выступал последним. («Кроме Полковника, — уточняет Чиж. — Тот всегда норовил отыграть самым первым, чтобы побыстрее напиться за кулисами».) Если же судьба сводила всех троих на одной площадке, их выпускали на сцену по мере возрастания децибелов — сначала Полковника с вечно расстроенной гитарой, потом полуакустический «Хроноп» и, наконец, забойный «ГПД».
— Нас очень любили, — утверждает Баринов. — Считалось, что мы не Дзержинск, а уже фактически Горький. Быня перебрался туда к своей новой женщине, и уже пошли разговоры, что скоро и вся «ГПД» переедет вслед за ним.
Кстати, Быня был единственным, кто всерьез задумывался о своем карьерном росте. «У него была мечта познакомиться с Валерием Гаиной из “Круиза”, — говорит Чиж, — сыграть с ним где-нибудь на стадионе и стать известным в своей стране. Нормальная мечта хорошего гитариста».
Когда молодежные газеты-журналы объявляли конкурс «Алло, мы ищем таланты!» (такие объявления зорко отслеживались), Быня тут же бросал клич: «Надо записать кассету и послать. Вдруг удача улыбнется?!» Чиж относился к подобным затеям скептически, но, как и все, спускался в подвал, где по ночам они старательно записывали два-три дубля своих композиций.
Именно с подачи Быни разнесся слух, что «ГПД» вот-вот пригласят на работу в Горьковскую государственную филармонию. «Это был как раз тот период, — пишет рок-журналист Илья Смирнов, — когда филармонии, не выполняя плана, начали привлекать в свой штат рокеров, хотя и не имевших дипломов консерватории, но зато умевших набивать молодежью большие залы и приносить доход».
Пример показал «Черный кофе», который в июне 1987-го дал концерт в Горьком как посланец Марийской филармонии. На работу в глухую провинцию москвичи устроились, чтобы без проблем получить т. н. «гастрольное удостоверение». Этот документ разрешал проводить легальные концерты по всей стране, в том числе и самые денежные — во Дворцах спорта и на стадионах. Разумеется, почти вся гастрольная выручка — как плата «за крышу» — перечислялась в кассу филармонии. Но даже тех «крох», что оставляли рокерам, вполне хватало для безбедной жизни. Вдобавок филармонии приобретали по госканалам для своих подопечных дефицитные усилители, фирменные гитарные «примочки», барабаны и микрофоны.
— Возможно, Быня пробивал какие-то подходы, либо ему что-то говорили, а он слепо верил, — говорит Чиж. — Если бы нас конкретно пригласили, я бы непременно туда ломанулся. Это было новое, интересное: поездить, вкусить гастрольный хлеб... Но, как ни крути, это была не моя музыка. Я приходил домой и как сумасшедший играл джаз.
«Мне кажется, он чувствовал свой потенциал, но не находил своему беспокойству формального объяснения, — считает Светлана Кукина. — Талантливый человек, он чует, что прыгнуть ему предстоит высоко, но до поры это ощущение всего лишь беспокоит его. Сергей вряд ли говорил себе в те времена: “...и я стану новой суперзвездой”. Его просто крутило, будоражило. Он называет это разладом с “хэви”. Не знаю. Он был так органичен во многих “метальных” вещах “ГПД”. Можно ли заставить плакать от песни, если она неискренняя?.. Я плакала не раз, а своим слушательским мембранам я очень доверяю, я была прекрасным слушателем».
1987–1988. Искушение «полит-роком»
Это было время, когда при словах «Ленинградский рок-клуб» все вставали.
Горьковский рок-клуб сразу же стал втягивать дзержинцев в свои акции, и уже в конце ноября «ГПД» приняла участие в серии концертов «Рок-87».
— В воздухе что-то витало, — вспоминает Чиж. — В Дзержинске, может быть, перестройка мало проявлялась, но всё равно — понеслись фестивали, все стали петь политические песни. Не знаю, я верил тогда, что вот чуть-чуть поднажмем, и наконец-то всё будет здорово, и жизнь у нас настанет как в Америке...
Настоящим шоком для Чижа стал приезд на фестиваль Михаила Борзыкина и его команды «Телевизор». Пик популярности этих парней из Ленинградского рок-клуба пришелся на тот краткий период, когда, по выражению журналиста Александра Кушнира, коммунисты уже объявили курс на перестройку-гласность-демократизацию, но еще боялись печатать Солженицына. Как позже вспоминал сам Борзыкин, недоучившийся студент-филолог, «атмосфера в обществе заставляла некоторые вещи говорить в лоб, а не деликатным методом “Аквариума”. Надоел туман». Свой магнитоальбом «Отечество иллюзий» питерцы дерзко посвятили 70-летию Октября. Строчки «за нами следят с детского сада, мы растем стадом», «они все врут», «выйти из-под контроля» врезались в мозг, как зубья пилы.
— Мы с Димкой Некрасовым здорово спорили после этого выступления, — вспоминает Чиж. — Приехали в гостиницу, я сижу совершенно охреневший, а Димка говорит: «Большого ума не нужно такое говно писать». Я рубился с ним: «Дима, ты не понимаешь, это очень круто!» Ну так, по-детски: «Человек нашел в себе силы, проявил гражданскую смелость!» — «Да кому она на хер нужна, смелость его гражданская?! Надо о вечном писать, о любви. А что это такое: “твой папа — фашист”?.. Я таких песен хоть тридцать напишу». — «Ну напиши хоть одну!!» В общем, спорили-спорили, но так ни к чему и не пришли. Но прав-то, в общем, Димка оказался...
(В июне 1991-го Чиж скажет журналистам: «Нас обманули. И сегодня эти песни обманутого поколения очень тяжело слушать».)
На этом же фестивале дзержинцы близко сошлись с молодой командой «ЧайФ». Как и «продленщики», уральские парни выбрались на рок-сцену прямиком из подвала заводского ДК. После концертов в Ленинграде самиздатский журнал «Зомби» обозвал их «гопникообразными мальчиками», а их стиль — «подзаборным роком». В Горьком «чайфы» остались верны своей манере: злобно пели со сцены и выглядели как помоечные коты — линялые футболки, замызганные джинсы, ботинки-говнодавы. «Мы в то время еще работали: кто в ментовке, кто на стройке, — вспоминал Шахрин. — Нас всё достало! Наш протест был совершенно искренним. Из нас он пёр на каждом шагу».
В гостинице Авиазавода дзержинцы оказались с «чайфами» на одном этаже и сразу потащили их к себе. Но у новых знакомых возникла проблема: перепил бас-гитарист Антон Нифантьев. Он надел валенки и собрался идти пешком на Урал. За ним бегали, ловили, возвращали. В конце концов «дезертира» хлопнули в лоб и унесли в номер. Бывший пограничник Шахрин остался его сторожить, и в гости к «продленщикам» пришел один Бегунов.
— И вот тут они с Чижом дали!.. — вспоминает Баринов. — Оба сидели на койках и пели. Один песню споет — гитара уходит к другому, второй споет — отдает обратно. Вовка Бегунов пел чайфовские вещи, а Чиж — свои. По-моему, даже не пили ничего. Был «сухой закон», да и где возьмешь ночью водки?..
Чиж запомнил свои ощущения от этой посиделки, поколебавшей его пиетет перед «Телевизором».
— Наверное, где-то там, внутри, мы врубались, что «полит-рок» — это не совсем та музыка, которую мы хотим играть. И свердловчане-то как раз запали (если, конечно, запали) на мои песни типа «Ассоли». Лирика цепляла их больше. И мне самому больше нравились их вещи вроде «Ой-ё» или «Вместе теплей». А если у «чайфов» и был уклон в политику, они делали это с юмором, шашками не рубились. И этим тоже оказали на меня влияние.