Чиж: рожден, чтобы играть. Авторизованная биография
Шрифт:
Песня взорвалась в зале, как заряд тротила. 1984 год — год самых больших потерь с его 2343 цинковыми гробами — был еще впереди, но слухи о том, что в Афгане всё чаще гибнут наши солдаты, потихоньку просачивались в Союз.
— Никакого «Голоса Америки» я, конечно, не слушал, — говорит Чернецкий. — Просто ко мне заходили школьные друзья, которые служили в Афгане, мы пили водку, и у меня
Когда Сашка под аплодисменты спустился со сцены, к нему подошел деликатный мужчина, похвалил за песню и попросил переписать слова. На следующий день был экзамен по биологии. Чернецкому поставили «неуд». Не понимая, почему его «завалили», он вернулся домой и поступил в мясо-молочный техникум.
Через полгода, когда полтавская история успела забыться, его неожиданно вызвали в райотдел милиции. В кабинете по-хозяйски расселись двое мужчин. Чернецкому показали тот самый листок с текстом песни: «Рассказывай, что это за друг, назови его фамилию, адрес». Сашка пытался объяснить, что «мой друг» — всего-навсего художественный образ, но ему не верили. В кабинет, подыгрывая чекистам, регулярно вваливался бугай в милицейской форме: «Ну шо? Молчит?.. Дайте его мне!»
— Меня, конечно, не били, но выложили полное досье: «Как же ты мог? У тебя же отец работает в нашей структуре...» А отец у меня был пожарный, служил капитаном в системе МВД. «И мать у тебя простой человек — воспитатель детсада. Что же ты родителей подводишь, не хочешь нам правду рассказать?» Я был полностью подавлен, уничтожен и не знал, как из этой ситуации выкрутиться.
В конце концов Чернецкого заставили написать объяснительную, которая звучала приблизительно так: «Все явления, отраженные в тексте, я придумал. Ничего подобного в действительности не происходило и не происходит».
— В общем, я признался, — говорит Чернецкий, — что вся война в Афганистане придумана лично мной. В чем собственноручно расписался...
Эта история имела свое продолжение, которое не прибавило Чернецкому симпатий к советской тайной полиции.
— Отец к тому времени уволился из пожарной охраны и устраивался на работу в секретный институт. А там был допуск через Москву, через КГБ. И ему отказали. И он не понял почему. У него за время службы не было никаких проступков, и сам он человек честный, никогда не шел против совести. Оказалось — из-за меня. Но отец был даже рад, что эта история никому, кроме него, вреда не принесла. Правда, после этого родители говорили: «Ты бы лучше не пел этих песен...» Мой дед был «врагом народа», много других родственников пострадало. И родители понимали, что надо быть осторожным...
В 1985 году Чернецкий влился в новую группу, которая играла шумный дворовой «heavy metal». Харьковский рокер Сергей «Сэр» Щелкановцев вспоминал: «Это был всего второй концерт “Рок-фаната”, но случилась удивительная вещь: с первой же ноты они так взяли зал за глотку, что ошалевшая толпа чуть было не разобрала площадку на мелкие запчасти. И это была не тупая вакханалия заведенных малолеток — в те времена на концерты в основном ходили вполне взрослые, музыкально подкованные люди... Никто не мог понять, в чем дело, но теперь-то я знаю, что это было, — мы стали свидетелями полевых испытаний Саниной харизмы».
Весной 1987-го Сашка съездил в Питер, где услышал Башлачева и Шевчука. Вскоре он написал «Рабочий рок-н-ролл» и песню-манифест «Россия»:
Взятки в больницах, в комсомоле — ублюдки, Травля поэтов, индустриальная мафия, Фашисты из Люберец и проститутки — Неужели уже это — твоя эпитафия?..Парням новые песни Чернецкого показались «слишком смелыми», и он ушел из группы. В июле к нему в гости заглянул Павел Михайленко, студент-архитектор и басист харьковской «ГПД», чтобы предложить поездку в Ригу. Там, в лагере хиппи, скрывался от призыва в армию их общий знакомый Костя Костенко.
Когда земляки приехали на реку Гауя, они сразу поняли, что хиппанская среда им совершенно не подходит: «Чай они заваривали из каких-то подорожников. Искали блох друг на друге. И опять же — сексуальная революция в пределах лагеря. Было жуткое ощущение, что всюду процветает триппер. К тому же у Паши были короткие волосы, и на него косились: “Этот парень, похоже, не наш!..”»
Наутро харьковчане сбежали в Ригу, где через пару дней начинался рок-фестиваль. Абонемент на пять концертов стоил 10 рублей. Это была вся их наличность. Казалось бы, полный облом, но дальше началась цепь счастливых случайностей. Употребив под настроение литр водки, Чернецкий с Михайленко двинулись в центр, на Домскую площадь. Там они уселись на булыжную мостовую и стали по очереди петь свои песни — «Правду», «Рабочий рок-н-ролл», «Паука на стене». Неожиданно из обступившей их толпы возник человек, который назвался членом оргкомитета фестиваля: «Надо, чтобы вы у нас обязательно выступили. Как вы называетесь?» — «Да никак!.. Мы все играем в Харькове в разных группах, и вообще — люди разные» — «Отлично! Вот так и назовитесь: “Разные люди”!..»
На концертную площадку группа-экспромт пришла с обшарпанной гитарой. «Мы должны были выступать вторыми, — рассказывает Чернецкий. — Паша обнаружил, что его губная гармошка сломана, но пару нот он все-таки пообещал выдавить. Костик нашел в туалете пластиковое ведерко, высыпал оттуда грязные бумажки — это были бонги».
С такими «инструментами» парни вышли на сцену. Но, как писал рок-журналист Илья Смирнов, «пронзительная искренность песни “Россия, где твоя вера?” произвела настолько сильное впечатление, что “Разные люди” заняли второе место, уступив только “ЧайФу”».
Расставаться после такого триумфа не захотелось, и «ГПД» пригласила к себе Чернецкого вокалистом. Кроме него, в состав группы вошли: Павел Михайленко — бас, Олег «Клим» Клименко — гитара, Евгений Обрывченко — клавишные, Владимир Кирилин — ударные. Полгода они сидели по восемь часов в подвале, репетируя новую программу.
В сентябре 1987-го «ГПД» отправились на фестиваль в подмосковный Подольск. Но выступить там не удалось, поскольку харьковчане не сумели отыскать человека, который их пригласил.
— Ночевать было негде, — вспоминает Чернецкий, — и мы оттуда еле соскочили: весь Подольск был забит люберами, съехавшимися «бить панков». После концерта прямо на платформе для электричек возникла драка. Если бы мы спели там своего «Любера» [42] , нас бы точно убили, и никакая бы милиция нас не спасла.
Именно тогда, в Подольске, харьковчане упустили реальный шанс попасть в «первый дивизион» нашего рока: практически все участники «советского Вудстока» мгновенно приобрели всесоюзную известность, не говоря уже о небывалом триумфе «ДДТ» и «Наутилуса». К тому же приз Подольска — ежик с гитарой — очень подошел бы группе, стиль которой критики определили как «воинствующий харьковский рок».
42
«Правой! Правой! / Бей правой, любер! / Ты правый! Правый! / И наша страна тебя очень любит. / Но я-то вижу тебя насквозь: / Красная свастика — это всерьез...»