Что значит быть студентом: Работы 1995-2002 годов
Шрифт:
Возьмем столкновения с «академистами» 1914–1915 годов в Петроградском университете. 3–4 октября 1914 года в университете состоялись сходки «академистов». 4–5 марта 1915 года «антиакадемическая» сходка левых студентов привела к столкновениям с «академистами» в коридоре университета и массовому возмущению действиями последних. В начале ноября 1915 года в том же университете распространяется листовка «Обращение к студенчеству», обвиняющая «академическую корпорацию» в «загрязнении товарищеских традиций». «Академисты» прибегают к прямой помощи правительства и защите полицейских чинов [85] . Как видим, источником возмущения большинства студентов были не столько сами «взгляды», но «официальность» группировки «академистов», воспринимавшихся как агентура правительства в университете. Хотя, конечно, учитывая «политическую сторону дела» (непосредственно вытекающую из того же «официального» статуса «академистов»), нельзя абстрагироваться от узкополитических коннотаций событий как для «буржуазной общественности», так и в сознании самих участников спектакля — студентов. Таким образом, конфликт вокруг «академической корпорации» не только выявил особенности уже сложившейся групповой самоидентификации студенчества, но и оказался тем жизненным миром (Lebenswelt), в котором она заново конструировалась [86] , постоянно в то же время меняясь, как вновь пришедшими студентами, так и старшекурсниками. В этой связи уместно сказать несколько слов по поводу противоречивых данных о роли и месте новичков (перво- и второкурсников) в студенческих «историях» 1914–1919/20 годов (хотя слово «истории» тогда было уже «не в ходу»). Известна позиция С. Кассова, который отмечал (прежде всего на основании данных рубежа веков и кануна революции 1905 г.) доминирование младшекурсников в студенческом движении — среди его руководителей в том числе [87] . Из эпохи 1914–1915 годов показательна фигура большевика С. Петриковского, начавшего участвовать в партийной работе еще с гимназических лет и выдвинувшегося уже на I–II курсах на руководящие роли в политической и общественной жизни университетского студенчества столицы [88] . С другой стороны, наиболее яркой персоной «антибольшевистской оппозиции» в университете 1918 — начала 1920-х годов был С. Жаба — «вечный студент», член партии социалистов-революционеров и руководитель Центрального общестуденческого комитета Петрограда в годы Гражданской войны [89] . Жаба начал учебу в 1913 году и прошел типичный для «вечного студента» путь — с академическими отпусками и переменой факультета [90] . Более того, в своем отчете перед эмигрантской студенческой общественностью он особо подчеркнул
85
См. также: Студенческие годы. 1915. 13 ноября. № 19. С. 3–4.
86
В данном случае слово «конструировалась» призвано подчеркнуть активную роль тех, кто «конструировал», то есть самих студентов. Жизни этих последних не были простым воплощением действия неких всемогущих социальных (социально-психологических) сил; каждый студент снова и снова конструировал свою самоидентификацию (на протяжении своего студенческого бытия и позже — в воспоминаниях), всякий раз изменяя самую конструкцию, которая пребывала в постоянном движении, выражавшемся в сложном процессе согласований, конфликтов и компромиссов с целью выработать и поддерживать прагматически организованную и гибкую конвенцию.
87
Kassow S. D.Op. cit. P. 113, 147, 168.
88
См.: Лейберов И. П.Указ. соч. С. 25 и др.; Петриковский С. И.Наш университет //Ленинградский университет в воспоминаниях современников / Под ред. В. А. Ежова, В. В. Мавродина. Т. 2. Петербургский-Петроградский университет. 1895–1917. Л., 1982. С. 128–137.
89
Сведений о нем хотя и немного, но все же больше, чем о прочих лидерах студенчества эпохи, прежде всего благодаря его же отчету перед эмигрантскими студенческими организациями, подготовленному и изданному почти сразу после высылки 1922 года: Жаба С.Петроградское студенчество в борьбе за свободную высшую школу: Доклад студента Петроградского университета С. П. Жаба, представленный Второму Съезду Российских Эмигрантских Студенческих Организаций. Paris, [б.г.]. Кроме того, Жаба упоминается в ряде документов, например: Зиновьев Г.Студенчество и пролетарская революция. СПб., 1921. С. 28–40 (ср. Жаба С.С. 33). Нам удалось обнаружить в ЦГА С.-Петербурга личное дело универсанта С. П. Жаба, пусть и весьма формального характера, но позволяющее «реконструировать» его студенческую биографию: ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 2. Д. 1261.
90
ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 2. Д. 1261. Л. 2–4, 11а-12.
91
Жаба С.Указ. соч. С. 24–25, 57–58.
92
О подготовке и проведении высылки см.: Ленин В. И.Полн. собр. соч. Т. 54. М., 1965. С. 265–266; Алексеев П. В.Революция и научная интеллигенция. М., 1987. С. 164–166.
93
В 1918/19 учебном году в I ПГУ числилось 8314 студентов при реально занимающихся 1214 (ЦГА СПб. Ф. 7240. Оп. 14. Д. 130. Л. 4 об., 54). Ср.: Купайгородская А. П.Высшая школа Ленинграда в первые годы Советской власти (1917–1925). Л., 1984. С. 58, 63.
94
Kassow S. D.Op. cit. P. 111 (о слабом желании — если не его отсутствии — старшекурсников Московского университета продолжать забастовку 1899 г. и возможных мотивах этих настроений).
95
Мельгунов С. П.Студенческие организации 80–90-х годов в Московском университете. (По архивным данным). М., 1908; Горохов В., Энгель Г. (Е. А.)Из истории студенческого движения 1899–1906. М., 1908; Выдрин Р.Основные моменты студенческого движения в России. М., 1908, и др.
96
Путь студенчества. М., 1916.
По своей сути 1918/19 учебный год в Петрограде — как, впрочем, и в Москве — представляет собою один из ключевых моментов в эволюции студенческой самоидентификации. Столкновение студенчества и его лидеров с первыми шагами Советской власти по реализации программы народного университета — открытого и доступного широкой публике, не требующего предварительного гимназического образования и подконтрольного «советской общественности» (что в российских условиях обернулось жестким государственным контролем) — поставило перед ними проблему ассимиляции и одновременно вытеснения «простодушных» новичков, не имевших сколько-нибудь четких представлений о «коде» студенческого поведения. При этом первоначальные попытки Наркомата просвещения привлечь старое студенчество на свою сторону путем раздачи внутриуниверситетских привилегий не увенчались успехом — сотрудничество с властью, тем более направленное против профессуры, не отвечало студенческим традициям [97] . Кроме того, само оно привело бы к утрате корпоративной автономии, не говоря уже об автономии университета. Приток «чужаков», обязанных своим социальным продвижением новому режиму, первоначально казался угрозой самому существованию корпорации. Глухо об этом упомянуто в отчете С. Жабы; отчетливо проговорено в воспоминаниях «красных студентов» [98] . Однако до прямого конфликта между двумя «фракциями» не дошло: «новички» еще не были сплочены усилиями государства, а также его политических структур и оказались легко уязвимы и для быстрого усвоения правил игры, когда это было возможно, и для вытеснения из университета, при ином развитии событий [99] . Именно в этот период чаще, чем обычно, вспоминают о «бунтарском духе» студенческой традиции [100] . Кроме того, в студенческом самосознании окончательно оформился новый важный фактор, о котором еще недавно, в 1905 году, трудно было даже помыслить: профессорский лозунг автономного университета, автономного не только от государственного, но и от всякого общественного контроля, объявлялся общим наследием, знаменем и лозунгом дня. В 1905 году студенты следовали противоположным путем: они открыли университет для собраний и дискуссий политиков, интеллигентов и рабочих, стремясь к «слиянию» его с обществом и превращению в «народный» [101] .
97
McClelland J.C.Bolshevik Approaches to Higher Education, 1917–1921 // Slavic Review. 1971. V. XXX. № 4. P. 823–825; Fitzpatrick Sh.The Commissariat of Enlightenment. Soviet Organization of Education and the Arts under Lunacharsky, 1917–1921. Cambridge, 1970.
98
Жаба С.Указ. соч. С. 9, 24–25, 26–27; Красное студенчество 1929. № 11. С. 26–29; На штурм науки: Воспоминания бывших студентов факультета общественных наук Ленинградского университета / Под ред. В. В. Мавродина. Л., 1971. С. 21, 60.
99
Жаба С.Указ. соч. О «методах» ассимиляции см.: На штурм науки. С. 75–79, 135–136.
100
См: Жаба С.Указ. соч. С. 18, 20, 23, 26, 55–56, 61.
101
О перипетиях лозунгов «автономного» и «народного» университета см. в работах: McClelland J.С.Autocrats and Academics: Education, Culture, and Society in Tsarist Russia Chicago; L., 1979; Fitzpatrick Sh.The Commissariat of Enlightenment…; Гусятников П. С.Революционное студенческое движение в России. 1899–1907. М., 1971; Матвеев М. И.Студенты Сибири в революционном движении. Томск, 1966; Иванов А. Е.Высшая школа России в конце XIX — начале XX века. М., 1991. Иванов А. Е.Демократическое студенчество в революции 1905–1907 гг. // Исторические записки. 1982. № 107. С. 171–225. Иванов А. Е.Университеты России в 1905 г. // Исторические записки. 1971. № 88. С. 114–149.
Почему или, вернее, как произошел этот поворот? Был ли он связан с «политикой» в узком смысле слова? Полагаем, что помимо снижения — весьма относительного — студенческого радикализма в 1907–1917 годах, и, возможно, в значительно большей степени, здесь прослеживается та же логика: угроза студенческой идентичности казалась отнюдь не абстрактной, «народный» университет грозил затопить и без того поредевшее студенчество, игнорируя его код поведения и связанные с ним традиции. Сверх того, формирующаяся каста студентов-«бюрократов» («общественников»), подобно профессуре, стремилась к стабильности, гарантировавшей статус и связанные с ним привилегии. Будучи, до известной степени, «хранителями традиции», вольно или (скорее всего) невольно они должны были способствовать повороту. Наконец, лозунг «автономного» университета соответствовал способу мышления и действий студенчества как корпорации; причем его не нужно было «изобретать» — он давно использовался студентами инструментально против старой автократии и постоянно звучал в дискурсе профессуры. Новый элемент групповой идентичности позволил также в риторике и на практике закрепить компромисс с профессорской корпорацией против большевиков, определяя свою принадлежность к единой традиции и давая общий лозунг дня. Таким образом, он отражал своего рода конвенцию, достигнутую путем согласования интересов и взаимных уступок в сложных условиях революции и Гражданской войны.
Завершая краткий обзор особенностей и эволюции студенческого самосознания во второй половине 1910-х годов, еще раз подчеркнем исключительную гибкость и подвижность, с одной стороны, и самодостаточность, с другой, этой системы, каждый раз заново конструируемой и отчасти изменяемой любым рядовым студентом. Перейдем теперь к более детальному разбору наиболее важных ее аспектов — так, как они были даны в индивидуальном опыте.
«Естественные права» российского студента и его корпорации
Круг корпоративных представлений в евро-американской цивилизации Нового времени воспроизводил идею просветителей о «естественных правах», распространяя и опосредуя ее применительно к группе. В этом заключалось известное противоречие с присущим гражданскому обществу духом эгалитаризма [102] . Это противоречие — «реликт прошлого», осмысленный в новых терминах. В России, где гражданское общество только нарождалось, ситуация была еще более запутанной: в корпоративном можно усмотреть сословное. Впрочем, как показывают исследователи высшего образования во Франции и Германии рубежа столетий и более позднего времени (вплоть до современности), меритократическая риторика и там часто скрывала замкнутый сословно-корпоративный характер академических элит и их самовоспроизводства [103] . Так же противоречиво было и самосознание российских и, как частный случай, петроградских студентов на перекрестке между политическим радикализмом/либерализмом и охраной корпоративных прав группы. Однако именно с усвоения (или «конструирования») последних начиналась студенческая биография бывшего гимназиста или реалиста.
102
Манхейм К.Проблема интеллигенции // Манхейм К. Демократизация культуры. Ч. 1. М., 1993. С. 28–34.
103
Bourdieu P.La noblesse d’'etat…; Charle С. La r'epublique des universitaires, 1870–1940. Paris, 1994; Jarausch K. H.Students, Society, and Politics in Imperial Germany. The Rise of Academic Illiberalism. Princeton; New Jersey, 1982; Ringer F. K.The Decline of the German Mandarins: The German Academics Community, 1890–1933. Cambridge; Mass., 1969. P. 39–42.
Первое базовое право — право называться студентом и носить студенческую форму — автоматически означало, что субъект ощущал себя членом корпорации и участвовал в ее жизни. Как уже было показано выше, это право вступало в противоречие с сохранявшимся в силе даже после 1905 года уставом университета 1883 года, что часто приводило к невозможности вести деятельность студенческих организаций внутри университета/института, — например, в случае со студенческим кооперативом универсантов, слушательниц Высших женских курсов и учащихся Психоневрологического института в годы Первой мировой войны [104] .
104
Студенческие годы. 1915. № 19. 13 ноября. С. 4; № 21. 27 ноября. С. 4; Лейберов И.Указ. соч. С. 32.
Право на неприкосновенность и ненаказуемость иначе как по решению студенческого суда чести или с согласия сходки/суда распространялось на каждого члена корпорации. Петроградские студенты 1914–1919 годов часто демонстрировали приверженность этому принципу. Так было в связи с арестом лидеров и активных работников левых партий в 1916 году и во время конфликтов 1919–1920 годов вокруг мобилизации петроградского студенчества на фронт. Студенты выражали возмущение нарушением священного права неприкосновенности без различия политических и иных взглядов арестантов и призывников.
Другим важным правом было право на сходку. Последняя представляла собою специфический институт, который можно сравнить с народным собранием. Американский историк Д. Броувер усматривает его корни в жизни русской крестьянской общины, привлекавшей внимание студентов в 1860–1870-е годы [105] . Так или иначе, сходки быстро стали неотъемлемой чертой студенческой жизни и приобрели некоторые ритуальные особенности: отсутствие жесткого регламента, постоянный шум и дискуссия всех со всеми, открытый характер голосования (как правило!), принцип «один человек — один голос». Сходка могла быть и курсовой, и общеуниверситетской (общевузовской). Первокурсники, как их описывал в начале века П. Иванов, со «священным трепетом» являлись на первую в их жизни сходку — незабываемый момент вступления в общественно-политическую жизнь корпорации [106] . На сходках могли происходить потасовки и горячие дискуссии между противоборствующими студенческими фракциями, но доминировал дух солидарности и гордости за принадлежность к сообществу. Сходка была внешним проявлением самого факта существования социальной корпорации там, где этот факт не всегда признавался. Кроме того, она утверждала прямую демократию со всеми ее атрибутами в качестве базового принципа студенческой жизни.
105
Brower D.Training the Nihilists: Education and Radicalism in Tsarist Russia Ithaca; London, 1975. P. 124 (цит. по: Kassow S.Op. cit. P. 55–56).
106
См.: Иванов П.Указ. соч. С. 116–117 (см. там же о прокламации: С. 115).
Право на солидарность, или корпоративную помощь, можно трактовать достаточно широко: будь то солидарность политическая, будь то моральная или «материальная» — все они могут и должны быть учтены. Солидарность пронизывала жизнь корпорации уже на уровне землячеств (о них речь пойдет ниже), члены которых помогали землякам-первокурсникам освоиться в непривычной для них университетской атмосфере, требуя взамен участия в своей деятельности [107] . Затем студент попадал в сеть различных касс и комитетов взаимопомощи, кооперативов, научных обществ, студенческих библиотек и столовых, политических организаций. Большинство из них было ориентировано на цели взаимопомощи. Внимательные наблюдатели, такие как С. Кассов, уже отметили, что ничто не занимало студентов так, как их корпоративная жизнь и ее проблемы, — чистую «политику» они тоже рассматривали сквозь эту призму (это неудивительно и, наверное, естественно для любого корпоративного сообщества) [108] . Характерным примером служит в этой связи история Василеостровского студенческого кооператива, о котором уже упоминалось. Дискуссия, предшествовавшая его открытию, позволяет нам вскрыть некоторые особенности студенческого дискурса той эпохи. Споры нашли отражение на страницах петроградского студенческого издания — газеты «Студенческие годы». Главным вопросом оставалось направление финансовой деятельности кооператива: либо искать средства у благотворительных организаций и у крупных предпринимателей, либо стремиться их заработать самостоятельно. Левая редакция газеты склонялась, подобно москвичам с их Студенческим домом, ко второму решению [109] . По сути, стержень дискуссии лежал в в и дении и осмыслении внешнего мира сквозь корпоративные очки: даже если газетными публицистами из студенческой среды двигала идеология, они вынуждены были пользоваться риторикой о студенческой самостоятельности и независимости, всячески выделяя тему престижа сообщества и отдельно взятого студента. Прямая демократия, о которой говорилось выше, являлась средством поддержания и культивирования группового сознания, в то же время позволяя студенческим лидерам вещать от имени «демократической интеллигенции» или ее существенной части. (Конечно, было бы ошибкой рисовать студенческую субкультуру как сугубо замкнутую на самое себя, однако в данном случае нас интересует именно эта сторона студенческой жизни.) Факты солидарности с политически преследуемыми студентами для студента-новичка были, возможно, наиболее ярким материалом для конструирования образа студенческого единства, но повседневно он сталкивался именно с кооперативом, наподобие Василеостровского в 1915–1917 годах, или с землячествами.
107
См., напр.: Воронков М.Указ. соч. С. 26–30.
108
Kassow S. D.Op. cit. P. 86–87 (конфликт между кассой взаимопомощи СПбУ и землячествами) и др.
109
Студенческие годы. 1915. № 18. 5 ноября. С. 4 («От редакции»).
Реализация права на создание студенческих организаций и участие в их деятельности не встречала затруднений только на первый взгляд. Несмотря на Манифест 1905 года, студенческая свобода в стенах alma mater оставалась жестко ограниченной. Студенты — прежде всего университетские — часто были вынуждены создавать свои организации вне высшей школы. И в то же время в 1907–1917 годах студенческие организации и общества различного характера исчислялись десятками. Возродившаяся субкультура землячеств — только один из многих примеров. В начале века казалось, что землячества скоро исчезнут — студенты все меньше интересовались их деятельностью [110] . Однако после революции 1905–1907 годов они возродились и более активными, и в значительно большем числе. Появились внутригородские землячества, объединявшие выпускников одной и той же гимназии или жителей одного из городских районов. Значительно больше стало и землячеств по этническому признаку. Только в Петроградском университете к началу Первой мировой войны существовало более сотни землячеств по всем перечисленным признакам [111] . Землячества образовывали что-то вроде «корпорации в корпорации», вербуя своих членов по происхождению, то есть по месту рождения, этническому признаку, месту учебы. В то же время их замкнутость была весьма условна: ведь главная задача заключалась в интеграции новичков в университетскую (институтскую) студенческую жизнь и лоббировании интересов «земляков». Землячества практиковали неформальное общение среди своих — встречи на квартире — у одного из «земляков» или по месту прописки организации — с долгими разговорами на местные и прочие — весьма разнообразные — темы [112] . Не менее важной была целенаправленная работа с первокурсниками: ознакомление со студенческими порядками, в частности введение в студенческую «политику», экскурсии по городским местам, связанным с историей студенчества и студенческого движения, социальная помощь (жилье, работа, питание). Некоторые землячества пытались помочь своим членам в решении финансовых проблем, хотя и располагали немногими возможностями: либо помощь частных благотворителей общего с «земляками» происхождения, либо создание собственной кассы взаимопомощи, либо попытки организовать свою столовую и т. п. Наконец, важной являлась учебная и культурная деятельность этих объединений — коллективные выходы в театр, библиотеки землячеств, дискуссии [113] . Таким образом, землячество стремилось создать собственный «жизненный мир», в котором студент-участник мог прожить все университетские годы. В некотором смысле землячество заменяло ему семейную атмосферу. В связи с этим уместно напомнить концепцию Ю. Хабермаса о порождении буржуазной семейной культурой — с ее совместным чтением и дискуссиями за столом и у камина — современной общественной жизни [114] . Возможно, студенческие землячества (и не только в России) были неким суррогатом этой семейной культуры. В любом случае, их влияние на конструирование студенческой общественности трудно переоценить. Практически все, так или иначе занимавшее студенчество всего вуза — от учебы до высокой политики, — проходило предварительную стадию обсуждения в землячествах. Разумеется, структура «интересов» членов землячеств менялась от одного сообщества к другому: где-то доминировали политические «страсти», где-то в центре оказывались «развлечения» и учеба — сути дела эти различия не меняют. Студенческая солидарность уходила своими корнями в практику взаимовыручки «земляков». Вероятно, значимость институции получила довольно отчетливое дискурсивное выражение — о землячествах говорили много и часто. Они вызывали особое беспокойство властей [115] .
110
Иванов П.Указ. соч. С. 126–127; Kassow S.Op. cit. P. 78.
111
Петроградский студенческий календарь на 1914/15 учебный год. Пг., [б.г.]. С. 99 (указана цифра — около 140 землячеств).
112
В этом они напоминали землячества французских студентов первой половины XIX века. Можно напомнить, в частности, свидетельство Г. Флобера о землячестве, которое он не особенно стремился посещать. Ср.: Caron J.-C.Op. cit. P. 133–134.
113
О различных сторонах жизни землячеств см.: Kassow S. D.Op. cit. P. 77–85; Воронков М.Указ. соч. С. 18–30; Иванов П.Указ. соч. С. 126–127.
114
Habermas J.Strukturwandel der "Offenllichkeit: Untersuchungen zu einer Kategorie der b"urgerlichen Gesellschaft. Frankfurt am Main, 1995. S. 107–116.
115
См. подробнее: Kassow S. D.Op. cit. P. 77–85.