Чума в Бедрограде
Шрифт:
— Спровоцировали на что-нибудь их ещё в субботу. Этой самой Бровью и прочими дмитриями ройшами. Теперешнее «что-нибудь» уже не смотрится устрашающе. Незачем тебе идти, — отрывисто сказал Гуанако.
С человеком, который понимает тебя до того, как ты выскажешься, и побеседовать приятно!
— Но как же можно манкировать столь любезно протянутой рукой дружбы? — фыркнул Дима.
— Да всё так же, — искренне предложил слабый в риторических приёмах (по крайней мере сегодня) Гуанако. — Взорвать-таки блядский юбилей Первого Большого, конечно!
— Тебе подозрительно сильно этого хочется.
— Вот и Ройш мне сегодня бубнил что-то про Фрайда и менее болезненные способы разобраться со встречей гэбен, а я его какого-то лешего послушал. Ну и чем всё закончилось?
— Да всем известно, что мы с Ройшем духовные близнецы, — Дима откинулся и задумчиво повертел в руках хвост галстука. — Так что это, ты не удивишься, когда я скажу, что пойду.
— Нет. Просто нет.
Дима снова фыркнул — столько было в Гуанако решительной строгости.
— Ты плохой отец, ты даже не спрашиваешь меня о мотивациях.
— Вот блядь-то, а, — почти даже ласково отозвался Гуанако, заломил руки и завыл на всё такси. — Ну зачем, зачем тебе это, сын мой?
Ну затем, например, что довольно сложно помешать Бедроградской гэбне вызвать Диму уже официально, и знает он, чем это обычно заканчивается.
(Кстати, не настало ли уже время сказать Гуанако, что рандеву у него только с одним головой, или пусть в воздухе ещё немного повитает досадное и комичное взаимонепонимание?)
Или затем, что один леший знает, как они там способны перекроить протокол прошедшей встречи и какой степенью официальности обрастёт эта неофициальная просьба.
Или затем, что бывают в мире мотивации и за пределами выгоды нашей гэбни.
Но кем бы был Дима, если бы стал вслух озвучивать относительно здравые аргументы!
— Ты и сам прекрасно знаешь, зачем, — ответил он несколько в сторону. — Считай, что это опасная смесь любопытства, кровавой мести и околосуицидальных наклонностей.
— Как и следовало ожидать, сплошной старший отряд, — недовольно бросил Гуанако.
— Ты с самого начала знал, с кем связался, — не менее недовольно бросил Дима.
Гуанако некоторое время раздражённо смотрел перед собой, после чего вздохнул с образцовым «кого мы тут обманываем» на лице, прижал Диму к себе и тихо сказал:
— Не ходи. Пожалуйста.
«Возможно, об этом пожалеет кто-то другой», — мрачным пророком возвестил в Диминой голове его личный внутренний Ройш.
Дима любил людей. Дима любил жить.
Дима не любил, когда жизнь сводилась к выбору между тем, будешь ли ты сожалеть о каких-то людях, и тем, будут ли они сожалеть о тебе.
Сраные тенета, а не человеческие взаимоотношения.
Что там было про недостатки семи лет в степи? Так вот, у них есть и достоинства.
— Возможно, их просто заинтересовал таинственный университетский медик, — увещевал Гуанако. — Возможно, они пока не разобрались, кто он такой на самом деле. Но совершенно ведь невозможно, что на личной встрече Бедроградская гэбня тебя не признает. Андрей — так точно признает.
Если бы встреча была с Андреем, Дима бы Гуанако и рассказывать не стал (а ну как отговорит), Дима бы потратил эту ночь на поиск дрели.
(Это частная мечта, на которую каждый имеет право, и очередная совсем другая история.)
— Андрея там не будет, — Дима решил, что время драматического разоблачения настало. — Аудиенции у нашего турко-греческого величества жаждет, собственно, не вся Бедроградская гэбня. Вернее, жаждала вся, но наша героическая гэбня отбила у большинства это желание. Поставили условие — встречаться со мной допущен только один голова, причём наши же и выбирали, какой. Что не Андрей — ясно, что не Гошка — тоже ясно. Относительно двух других Охрович и Краснокаменный поставили мысленный эксперимент по подкидыванию монетки, и из бескосого тавра и некоего малоизвестного господина Акровского мне достался последний. Так что всё путём.
Гуанако захлопал глазами.
— Чего? — с абсолютно нездешним видом переспросил он.
По крайней мере, сегодня никто не блюдёт иллюзию того, что слушает.
— Путём всё, говорю, — чинно повторил Дима. — Не со всей гэбней мне встречаться, а только с одним её головой, и это не страшный и ужасный Андрей.
— Да понял я, понял. Ещё раз: с кем ты встречаешься?
— Ага, встречаюсь-таки! — не удержался Дима. — С многоуважаемым Социем Всеволодьевичем, головой гэбни города Бедрограда. Их там, знаешь, четверо: Гошка — это который, знаешь, Александр, Андрей — это который, знаешь, в Медицинский Корпус ездил, Бахта Рука — это, знаешь, тавр без косы, у тавров часто такие странные имена, и этот вот самый Соций. Знаешь.
— Фамилию, блядь, повтори, — сосредоточенно приказал Гуанако.
— Чью?
— Основателя Временного Расстрельного Комитета, блядь!
— Скотина ты, — обиделся Дима.
Докопались же все до Временного Расстрельного Комитета, а. Не о Твирине (видите — теперь знает!) он тогда думал, совсем не о Твирине. Потерял концентрацию.
Все эти гэбни и прочие политзаключённые так привыкли к допросам, расстрелам, доносам и прочим радостям жизни госслужащих, что никому как будто и в голову не приходит, что бывает иначе.
Что бывает, например, так: живёт себе человек, знает умеренно горя, ничего особо вопиющего не делает, а потом бац — и допрос. И не только. И это, например, может быть неожиданно.
И, например, неприятно.
И, например, не все и не всегда просто привыкают и забывают об этом немаловажном элементе всероссийской реальности.
(С расстрелами Дима, впрочем, немного перегнул-таки палку. Они в этих краях преимущественно вымышленные.)
Гуанако тем временем решил поделиться ещё некоторым количеством информации, которую и так все знали.