Чума в Бедрограде
Шрифт:
Впрочем, что-то из разговоров о серьёзных делах всё-таки уловилось. В первую очередь — что Озьма меньше злится на Гуанако, чем на Жудия (ещё одного голову гэбни), который когда-то оттяпал себе портовый оборот травы, так что теперь трясти деньги за твирь с должников и стращать их разморозкой её оборота полагается не Озьме. Лекарства, капельницы и прочие мелочи его тоже не особо занимали (хотя неправильным ведением официальных переговоров он Гуанако всё-таки укорил — деловые люди, мол, терпеть не могут, когда им не называют сроки расплаты).
Но из-за отсутствия твири в Порту начались беспорядки. Поножовщина и прочие смертоубийства Озьму не волновали, а вот вспышка неподобающих грабежей всего подряд — весьма. Озьма лениво чесал под камзолом волосатую грудь, ковырял костью в зубах и всё спрашивал у Гуанако, понимает ли тот, что за украденные товары кто-то должен ему, Озьме, заплатить. Святотатыч вклинивался и осаждал Озьму, указывая на то, что оценить, какие грабежи вызваны отсутствием твири, а какие не вызваны, невозможно, и перевести ущерб, который понёс Порт от всей этой авантюры с чумой, в твёрдую деньгу — тоже. Озьма отвечал, что так-то оно так, но расплате всё равно быть, после чего диалог повторялся заново на слегка изменённый лад.
В те моменты, когда Гуанако не говорил с Озьмой (сдержанно, дружелюбно, твёрдо и крайне убедительно), он сидел с довольно пасмурным видом. Трагедия с Портом могла быть куда трагичнее, тут никто никого даже не собирался убивать или рвать в клочья, но Дима-то понимал, как это приятно — когда вся трагедия, пусть и не предельно трагичная, висит лично на тебе. На Гуанако, то бишь.
Сам Гуанако выкрутится, ничего ему не будет. Купить прощение Озьмы возможно, он не просто не скрывает ценника — он тыкает им в лицо всем желающим; но портовые прознали какие-то обрывки слухов и винят во всём Университет. И справедливо винят, и несправедливо. И дальше будут винить, невесело пояснял Святотатыч (ещё один любитель вслух пересказывать то, что и так понятно): все вчерашние и сегодняшние беды, от пропавшего грузовика самогона до чьей-нибудь диареи, спишут на Университет, и завтрашние тоже спишут, и послезавтрашние. И продолжат в том же духе, даже когда (привет, оптимистичное «когда») Университет расплатится, если позволить мнению про их жадность укорениться.
А тогда получится нехорошо. Порт живёт слухами и байками, и если портовые уверуют в то, что Университет плохой, людям из последнего будет лучше сюда не соваться. И Портовая гэбня ничего не сможет сделать (по крайней мере, сразу, оптимистично уточнил Святотатыч): Порт живёт слухами, байками и ножами, а не гэбней.
Всего этого можно избежать, талдычили Озьма со Святотатычем на два голоса. Найди денег, натурального продукта, а лучше — и того, и другого. Много, много денег. Экзотических наркотиков. Необычного бухла. Красивых цацек. Портовые готовы простить и купиться, только делать это надо прямо сейчас, пока слухи не расползлись ещё дальше. Главное — никак не усугубляй ситуацию, не бери больше в долг и действуй быстро.
Гуанако слушал всё это с убитым видом, через силу объяснял, что что-то будет завтра и в ближайшие дни (хотя вряд ли его бывшие контрреволюционные студенты, про которых Диме проболтались Охрович и Краснокаменный, даже в самом экстатическом припадке благодарности смогут прислать что-то действительно интересное Порту). Только понятно было, что основную сумму взять неоткуда и что Гуанако рад бы продаться в пожизненное рабство ради расплаты, да не стоит даже самый расчудесный Гуанако таких денег.
Гуанако слушал всё это и украдкой посматривал на Габриэля Евгеньевича очень тяжёлыми глазами.
И Дима прекрасно мог догадаться, почему глаза Гуанако были такими тяжёлыми, но сейчас ему в кои-то веки удавалось не догадываться, так что он просто сидел и радовался тишине у себя в голове.
…Перед отъездом в приснопамятную экспедицию, оказавшуюся Колошмой, Гуанако оставил Диме свой перстень — красивый, серебряный, с треугольным чёрным камнем. В горшке с кактусом оставил, крайне трогательно. Так перстень стал вроде бы Диминым. Нельзя же совсем истаивать в пространстве, должна же сохраняться какая-то реликвия — вспоминать и плакать в уголке.
Реликвия почти девять лет как принадлежала вроде бы Диме.
Через девять дет, в этом мае, Гуанако закончился, но про перстень как-то забылось (реликвии всё-таки играют вспомогательную роль в этой жизни). В сентябре, то есть неделю назад, Гуанако снова начался, и начался с того, что они с Димой случайно (не «случайно», а Святотатыч — старый сводник, конечно) столкнулись в этой самой каморке. Дима попытался вернуть реликвию владельцу, Гуанако пожелал разыграть в карты, а дальнейшее было сумбурной алкогольной тайной, но проснулся Дима таки с перстнем на мизинце.
Спустя какое-то время (выразимся загадочно) Гуанако поведал, что перстень этот у него как раз отсюда. Мол, в совсем ещё юном возрасте, пока жил у Святотатыча, нашёл на лестнице, и сейчас вдруг поимел печальные подозрения о его неслучайном туда попадании, но думать об этом решительно отказывается.
Дима уже забыл, к чему вспомнил про перстень, но мысль свелась всё равно к одному — к фрайдизму, любимому.
Потому как да, в совсем юном возрасте Гуанако жил у Святотатыча.
В полном смысле этого слова.
С учётом ужасающей одинаковости разницы лет у Гуанако со Святотатычем и у Димы с Гуанако (там и там по двенадцать, уй) просматривалась просто-таки наследственность.
Все тут такие близкие и родные.
(И почему любой аспект Диминой жизни, даже невинная, пусть и реликварная цацка, настолько хорошо описывается словосочетанием «кромешный пиздец»?)
Сей-то факт, положим, Диму как раз не травмировал, он привык к тому, что в мире смертных все со всеми трахаются, но эти двое до сих пор разговаривали друг с другом как-то немного странно. Не скованно, не чрезмерно интимно, не неправильно и не неловко, но странно. Ну бывает так, когда у одного человека от другого человека включается некий своеобразный режим, который и описать-то толком не получается, и никому он не мешает, но не заметить невозможно.
Гуанако был дипломатом Университета в Порту не только из-за каких-то там перстней в анамнезе, разумеется. Но из-за перстней и, гм, хороших отношений в анамнезе он переживал нынешние проблемы Порта с особым градусом истеричности.
Потому что люди всё-таки очень сильно зависят от идеи взаимности, и получать хорошее, не отдавая ничего взамен, непросто.
Особенно когда взамен громче всех требует Озьма, у которого, по рассказам Гуанако же, всегда при себе большой страшный крюк.
— Всё так и есть, Святотатыч. Всё так, как ты предполагал, — говоривший не успел даже переступить порог. — Происшествие и правда оказалось в моём ведении.