Чума в Бедрограде
Шрифт:
Принуждение руками и другими частями тела Гуанако увлекательно вдвойне.
Когда почти запрещают двигаться, обнаруживаешь у себя доселе неведомую способность ощущать очень многое и очень сразу.)
Пока Дима ещё хоть что-то соображал, он успел подумать, что на возможность увидеть Сепгея Борисовича этого, наверное, хватит, а вот за Соция придётся трудиться дополнительно.
И Дима будет трудиться.
В конце концов, он же вроде как постановил, что из действия и бездействия следует выбирать действие; а верно ли постановил и правильным ли оказалось действие, пусть рассудит
Когда-нибудь потом.
Глава 23. Слишком густые леса
Университет. Максим
Всему есть предел. Усталости, злости, желанию сделать всё правильно — тоже.
Максим не был сейчас ни усталым, ни злым. И правильным тоже не был. Забыл, как это. Вспоминать не хотелось.
Правильно было — поехать с вокзала прямо на кафедру?
В Бедрограде три вокзала. Тот, что в Старом городе, даже не имеет названия — вокзал и вокзал. Иногда — старый вокзал, других обозначений не требуется. Самый загруженный, шумный, самый привычный вокзал — поезда в Столицу через каждые три-четыре часа, поезда во все мыслимые и немыслимые города Всероссийского Соседства. Оттуда до истфака и пешком-то совсем близко.
На севере города — Международный вокзал (Ыбержский, Чухонский, Европейский). Впрочем, для заграничных путешествий в Бедрограде чаще пользуются Портом, поэтому на Международном тихо, спокойно и никогда нет проблем с билетами. Оттуда до истфака добираться гораздо дольше, но всегда есть автопоезд, следующий по маршруту номер двенадцать — в том числе и по улице Поплеевской мимо Шолоховского переезда, Шолоховского парка, мимо дома 33/2, так похожего на башню.
И только с юго-востока, с Пригородного вокзала, на истфак без такси ехать неудобно. Автопоездом — с двумя пересадками, таксистских прав у Максима нет, а любой случайный таксист может иметь распоряжения от Бедроградской гэбни.
Опасаться этого всерьёз — глупо, зато можно убедить самого себя, что опасаешься. Что опасаешься, что сил на две пересадки уже нет, что, если б не Пригородный вокзал, а какой-то другой, — непременно поехал бы на кафедру.
Но поезда с Пинеги приходят только на Пригородный.
Максим стоял у совершенно квадратного окна посреди совершенно квадратной комнаты. Квадратность не то чтобы раздражала, но не замечать её было тяжело. Навязчивая геометрическая правильность, непохожая на бытовую правильность жилых помещений. Такие пропорции были популярны недолго, всего несколько лет в конце 50-х, и домов с идеально квадратными комнатами в Бедрограде успели выстроить совсем немного. На юго-востоке, в двадцати минутах ходьбы от Пригородного вокзала было как раз несколько кварталов, спроектированных в тот период. Разумеется, Охрович и Краснокаменный, главные поклонники всего малопригодного для нормальной жизни, когда-то упорно осаждали Распределительную Службу во имя получения жилплощади именно с квадратными комнатами.
Охровича и Краснокаменного дома не было. Неизвестно, появятся ли они здесь сегодня в принципе: Максим отсутствовал больше суток, Максим мог пропустить какие угодно поворотные события.
Тот же Ларий, например, ещё с субботы ночевал на кафедре — кто-то же должен всё время быть на связи, чтобы можно было набрать один-единственный телефонный номер и задать любой вопрос, передать любые необходимые сведения. Сами Охрович и Краснокаменный со вторника на среду, в первую ночь студентов в лазарете, не спали вовсе, только под утро упали на пару часов на кафедральные диваны. Максим не мог быть уверен, что прямо сейчас не происходит чего-нибудь столь же существенного, а следовательно, не мог быть уверен и в том, что увидит Охровича и Краснокаменного в их собственной квартире, до которой от Пригородного вокзала всего двадцать минут ходьбы.
Расстояния — простая отговорка.
Не поехал сразу на кафедру, потому что далеко, а сил нет. Не поехал домой (на Поплеевскую ли, на Бывшую ли Конную Дорогу) — потому что ещё дальше. Охрович и Краснокаменный не поверят такой ерунде, но самому себе можно попробовать соврать.
Поехать на кафедру — всё равно что сказать «я готов мириться со всем, что происходит, и всеми, кто в этом виноват, готов и дальше пытаться справиться с тем, с чем не справляюсь».
Поехать домой — всё равно что сказать «мне плевать, я больше не могу, я выхожу из игры, разбирайтесь сами».
А дойти с поезда до жилища Охровича и Краснокаменного, вспомнить, что ключи от квартир всех голов гэбни до сих пор на одной связке со своими собственными, — разумный компромисс. Отсрочка. Возможность ничего не решать, понадеяться на удачу, на то, что всё как-нибудь сложится само.
Максим никогда не любил тех, кто полагается на удачу или стечение обстоятельств, чтобы увильнуть от осознанного выбора. А потому сейчас собственная безответственность почти пьянила его, пьянила и парализовала одновременно.
Вот телефон — нужно просто протянуть руку, не задумываясь воспроизвести давным-давно заученную наизусть комбинацию цифр. Сказать: «Я в городе, я вернулся».
«Я пришёл.
Прощай».
Последняя страница старого рассказа Габриэля, вырванная из «Литературы Нового Бедрограда», которая и навела вчера Максима на мысль, что искать Габриэля надо на Пинеге, теперь отскакивала от зубов не хуже телефонного номера кафедры.
Эта страница, помятая и отсыревшая, обнаружилась под стеклом на стенде с расписанием.
С расписанием поездов на платформе Пинега.
В четырёх часах пути от Бедрограда.
Разумеется, никто не видел, как Габриэль засовывал её под стекло. В билетной кассе пожали плечами, торговка с тележкой, полной сладкого молочного самогона — почти ликёра, который умеют настаивать до правильной мягкости только в этих местах, — отмахнулась. Сама торгует с обеда, когда пришла, лист под стеклом уже был.