Чума в Бедрограде
Шрифт:
И вот где-то между Диминым переездом к Габриэлю и Диминым отправлением на Колошму Габриэль и вычеркнул окончательно Пинегу из своей жизни.
Наверняка Дима что-то сболтнул про собственного отца и Пинегу, не подумав (как будто он вообще когда-либо пользуется мозгами прежде, чем открыть рот). Наверняка Габриэль заинтересовался. Наверняка всемогущий двадцатилетний Ройш за короткий срок выудил откуда-нибудь данные и про безответственную британскую журналистку, и про не менее безответственного кассаха с плато, не пожелавшего брать на себя лишние проблемы с ребёнком.
Размышления над историей о происхождении Габриэля каждый раз заново убеждали Максима, что некоторые достоинства этого государства по праву должно было признавать и давно почившее контрреволюционное движение. Контролируемое деторождение — огромный шаг вперёд по сравнению что с Европами, что со всем остальным миром. И дело даже не в поставленных на поток уникальных технологиях алхимических печей, которым не существует аналогов. Дело в действительно значимом улучшении жизни общества.
И потому тем более обидно, что специфика контролируемого деторождения оставляет лазейки для целого конвейера возмутительных и аморальных действий со стороны государства.
Сегодня днём Максим впервые увидел Евгения Онегу, который не имел представления ни о какой международной политике, но до сих пор переживал, что с десять лет назад его совсем уже городской сын вовсе перестал посылать свои редкие весточки, а на леший знает какое по счёту письмо отца ответил коротко и больно: «Не пиши, меня более не интересуешь ни ты, ни твоя Пинега, пропади она пропадом».
Собственного сына, обучающегося в пинежском отряде, Габриэль в той телеграмме даже не упомянул.
Сколько он тогда выдержал косых взглядов и перешёптываний за спиной, вспоминать тошно. Сначала завёл зачем-то ребёнка, едва поступив в аспирантуру, потом довольно быстро отправил его в отряд на Пинеге, фактически скинув на Евгения Онегу, а ещё через несколько лет начал во всеуслышание заявлять, что никакой Пинеги в его жизни нет.
Любители грязного белья со всего Университета наслаждаются этой сплетней по сей день, а Габриэль терпит, игнорирует и иногда подогревает пересуды своим показательным циничным равнодушием.
Потому что Габриэль — далеко не та безмозглая кукла, которой его малюют злые языки. Наслушавшись Диминых россказней о превратностях судьбы не только полноценных кассахов с плато, но и их потомков, уточнив у всесильного двадцатилетнего Ройша тонкости и нюансы отношения к ним госаппарата, Габриэль счёл за лучшее как можно меньше пересекаться с сыном и демонстративно порвать все связи.
Как голова гэбни шестого уровня доступа Максим смог разобраться, какой во всём этом смысл.
За кассахами, проживающими во Всероссийском Соседстве, но родившимися на плато среди коз, винограда и совершенно иного социального строя, аккуратно приглядывают всю жизнь. Не то чтобы держат под колпаком, но изо всех сил бдят, чтобы те не прознали каким-нибудь случайным образом о своём происхождении, ведь любые сомнения в работе налаженной по всей стране системе контролируемого деторождения могут сослужить государству дурную службу. Поэтому госаппарат радуется каждому кассаху, уезжающему в сознательном возрасте подальше от своего официального отца и официального же места рождения. Лучше, если эдак из Крайнего Северного региона эдак в Столицу.
Но с Пинеги в Бедроград тоже неплохо.
Можно и как-нибудь тайно поддержать, поспособствовать, заманить через отрядских педагогов целевым обучением. А можно просто намекнуть Распределительной Службе, что на предварительный запрос о жилье для иногороднего стоит отвечать быстро, утвердительно и по возможности максимально гостеприимно.
Например, дать пятнадцатилетнему мальчику из глухой деревни квартиру в живописнейшем месте — между оживлённым проспектом и тихим, почти одичавшим парком. Квартиру в шикарнейшем доме, похожем на башню.
Затратный подход, но он оправдан нуждами государства в сфере информационной безопасности.
Дети кассахов с плато, рождённые уже нормально, посредством алхимических печей, таких затрат обычно не стоят, но некоторое наблюдение за ними продолжает вестись. Перестраховаться проще, чем не перестраховаться и разгребать потом непредсказуемые последствия. Пресловутый отец Димы вот даже додумался оставить в надёжных руках письмо, которое надлежало отправить в Британию в случае его гибели или пропажи при сомнительных обстоятельствах. Письмо с подробнейшим его жизнеописанием, описанием его способа проникновения в государственные тайны и последствий оного. А также с просьбой о политическом убежище для своего отпрыска в Британии-Кассахии (и почему, почему Дима так и не воспользовался им — было же столько поводов? Жили бы все сейчас спокойнее, пусть и без лекарства от чумы. А вообще-то и без самой чумы — по крайней мере, в том виде, в котором она случилась).
Вот и выходит, что особенно тесное общение со своими отцами для детей кассахов с плато — непозволительная роскошь. Мало ли что.
А Габриэль — не просто безродный кассах с плато, у которого, в отличие от людей из алхимических печей Всероссийского Соседства, есть не только какой-то там отец, но и какая-то там мать. Его мать — проклятая британская журналистка, достаточно известная и, кажется, здравствующая по сей день. Вдруг она на старости лет усовестится и захочет поискать своего брошенного ребёнка, а ещё хуже — ребёнка своего ребёнка? Вдруг найдёт?
Максиму бы не пришла в голову такая муть прямиком со страниц слезливой росской классики. Но о кассахах во Всероссийском Соседстве первым Габриэлю рассказывал не Максим, а Дима, опираясь на собственное больное воображение и умозаключения двадцатилетнего Ройша.
С повсеместным введением во Всероссийском Соседстве контролируемого деторождения половина сюжетов слезливой росской классики перестала быть актуальна и обратилась лишь материалом для науки истории. Только Габриэль, в отличие от Максима, не сегодня и не вчера поверил, что реальная жизнь гораздо ближе к художественной литературе, чем к серьёзным истфаковским учебникам.
Поэтому-то Габриэль и решил, что с точки зрения бесконечно перестраховывающегося госаппарата его сыну следует как можно меньше контактировать с отцом. Во избежание любых проблем — как реальных, так и вымышленных.
И перестал даже писать на Пинегу.
Этого самого сына ещё сегодня днём Максим тоже видел у Евгения Онеги. Как и последнего — тоже впервые в жизни.
Сын Габриэля появился откуда-то из недр сада, постоял в отдалении, подумал и явно вознамерился подслушать беседу Евгения Онеги с гостем. Гости, подумал Максим, тут появляются редко. Сегодня уже пятница, подумал Максим, а в понедельник юбилей Первого Большого. Следовательно, дни для посещения дома, которые в областных отрядах (ввиду расстояний и транспортной ситуации) обычно регламентированы, перенесены с субботы-воскресенья на пятницу-субботу.