Чума в Бедрограде
Шрифт:
(После чего разнёс нахуй нары в своей камере.)
Вся эта история залезла в голову совершенно не по делу — нынче даже никто (почти) и не умирал. Просто Дима подумал, что завидует Савьюру (которого даже ни разу в жизни не видел!) и прочим так или иначе упокоенным. Лежат себе и не парятся, делать ничего не надо. Не надо втолковывать Гуанако, почему так не хочется прогуливать завтрашнее рандеву с головой Бедроградской гэбни. Не надо уже очень-очень скоро встречаться с Сепгеем Борисовичем и прилаживать его в закрытом на блокаду Порту. Думать о дальнейшей судьбе Габриэля Евгеньевича, гадать о прошедшей судьбе Брови, видеть все эти опостылевшие-таки рожи — тоже не надо. Ничего не надо.
Смерть — это гимн лени, вот что это такое.
Сладкозвучный такой гимн.
Ещё и целоваться приходят.
Дима выбросил сигарету, кое-как затоптал окурок и в последний раз посмотрел в сторону моря, куда (конспирация!) уехал грузовик с Габриэлем Евгеньевичем.
Почти всю жизнь провёл в Бедрограде, а моря, кстати сказать, ни разу не видел.
И никто, кажется, не видел.
Оно вообще существует, море это?
Дима подавил желание проверить и поплёлся обратно на третий этаж. В каморке Святотатыча разговоры о серьёзном уже закончились, остались только Гуанако и сам Святотатыч, причём при явлении Димы первый воровато захлопнул объёмистую папку с досье, а второй не менее воровато оборвал какое-то напутствие, которое Дима по невнимательности не догадался подслушать из-за двери.
Нежданный гость, картина маслом.
Даже и спрашивать не нужно, и так всё ясно: Гуанако что-то там знает про Соция Всеволодьевича, голову Бедроградской гэбни. Гуанако так и норовит этим знанием воспользоваться. И наверняка во зло.
Святотатыч задал ещё несколько вопросов относительно обратной ветрянки, Дима любезно направил его к «Общему справочнику инфекционных заболеваний» (отдельно указав на то, что он, Дима, тут вам не энциклопедия на ножках), после чего они с Гуанако покинули-таки помещение.
Пешком до выхода было со всеми петлями минут сорок, и минут сорок над Димой висела ненормальная, пришибленная тишина, которая и не тишина вовсе (на чаек блокада не распространяется, да и люди от неё не немеют), но — лысо в Порту без сигнальных сирен, оповещающих о прибытии и отправлении кораблей. Пару раз они всё-таки тявкнули — видать, кого-то только что отчалившего развернули на выходе из гавани — а потом осталось только шлёпанье их с Гуанако шагов и все другие мелкие бытовые шумы, которые сознание почему-то категорически отказывалось осмыслять как звуки.
Это чувство смутного неуюта гораздо хуже любой враждебной обстановки.
Неуютнее.
— Давай кинем монетку, — атаковал-таки недотишину Гуанако привычным нездешним голосом.
— Давай, — покладисто согласился Дима и полез по карманам.
Просто как будто он надеется что-то там обнаружить!
Вдоволь полюбовавшись на поиски монетки, Гуанако протянул на ладони свою. Дима бы даже мог не догадаться, откуда она, если бы не предательски хорошее зрение: по внешнему краю настойчиво повторялось «Ирландское Соседство» и год чеканки — 1881.
Свеженькая.
Ирландское Соседство, как и Всероссийское, вращает деревья, поэтому монеты у них симметричные. С каждой стороны по номиналу, только на одной возле числа изображены ветви (метёлка хвостом вверх), а на другом корни (такая же метёлка, но хвостом вниз).
— И что из этого считать грифоном, а что решкой?
— Я бы поставил вопрос иначе: что из этого считать чуваком из Бедроградской гэбни, а что — твоим столичным гостем, — Гуанако невинно возвёл очи горе, после чего посмотрел на Диму с крайней суровостью. — Целых два свидания за такой короткий промежуток времени я тебе не дозволяю.
— Как изящно ты делаешь вид, что уже почти и не помнишь, как зовут «чувака из Бедроградской гэбни». Гуанако, почему бы тебе просто мне не рассказать?
— Попроси убедительней.
— Прямо здесь? Подумай, что станет с моей портовой репутацией.
— Здесь нельзя, ещё подхватим обратную ветрянку.
— Но когда моё любопытство пребывает во фрустрации, я становлюсь склонным делать глупости.
— Сначала глупости, потом любопытство.
Если в каждой третьей реплике присутствует порнографическая шутка, диалог может продолжаться вечно.
— Ты достойный гражданин Всероссийского Соседства, а, Гуанако? Даром что мёртвый, — Дима почувствовал, что начинает злиться. — Знаешь все тонкости обращения с информацией. Ну так я тоже достойный, и мёртвый, и пойду туда, куда захочу.
С этими словами он подкинул монетку — достаточно высоко и достаточно криво, чтобы она улетела аж через крышу какого-то приземистого склада.
(Или на крышу, если не льстить себе.)
Гуанако проследил траекторию полёта внимательным взглядом.
— Ты настолько не любишь выбирать? — ехидно приподнял брови он.
— Я не вижу необходимости выбора.
— Вот и я думаю, надо забить на обоих.
— Ваше мнение очень ценно для нас, — буркнул Дима и ускорил шаг.
(Через пару секунд он вспомнит, что без Гуанако ему будет трудновато пристроить Сепгея Борисовича в Порту, тем более при блокаде, но это случится только через пару секунд.)
Пары секунд пройти не успело, поскольку сзади донеслось досадливое «да перестань ты», после чего Димину шею весьма прочно обхватила рука (исполняющая захват, или как это называется, если не кистью, а всем предплечьем — и где вообще весь словарный запас, когда он нужен?). Дима попытался вывернуться, но хрен бы там: кое-кто тут имел слишком богатый опыт захвата лично Димы. Удар локтём за спину тоже не принёс желаемого результата, только подача кислорода убавилась пуще прежнего.
Знает Дима, к чему обычно ведут подобные инциденты.
— Здесь нельзя, подхватим обратную ветрянку, — просипел он.
Но Гуанако был храбрым человеком, и обратная ветрянка, судя по дальнейшему развитию событий, его не пугала. Спасибо хоть за угол успел оттащить.
(Когда с тобой что-то делают принудительно в интересах большой политики или психологического воздействия — это гнусно, но в других случаях — вовсе даже и нет. Принуждение, честно говоря, может быть довольно интересным и увлекательным, это Дима ещё в отряде выучил — вместо Революции.