Чума в Бедрограде

Альфина и Корнел

В-третьих, он действительно пытался пропихнуть карантин тому несчастному отряду.

Сотрудники Инфекционной Части имеют право принимать бюрократические решения в обход своей канцелярии, если вопрос экстренный. Им для этого нужна всего-навсего печать любого медицинского ревизора.

Потому что ревизоры — это быстрый способ опосредованной связи с Медицинской гэбней. Ревизор получает запрос на карантин, доносит его в обход медленных канцелярий прямиком до гэбни, в случае согласия гэбни ставит именную печать и, в общем-то, всё. Иногда — разбираются без гэбни даже, когда всё просто, понятно и не грозит дополнительными

проблемами впоследствии.

Ревизоры умеют отличать, что грозит, а что не грозит.

Медицинская гэбня чрезвычайно гордилась институтом ревизоров в Медкорпусе: сокращение бюрократической волокиты посредством специально обученных реактивных бюрократов, способных быстро разобраться со спорными моментами и не досаждать гэбне глупостями, — это единственный способ и формальности соблюсти, и сил впустую не тратить.

Бюро Патентов вон тоже имеет специально обученных реактивных бюрократов. Фаланги называются. Это обстоятельство радовало Медицинскую гэбню дополнительно, хоть и несколько фрайдистски: как же, свои собственные маленькие и безобидные фаланги, которые делают то, что им скажешь!

Ну, чаще всего делают.

Ни один ревизор к Медицинской гэбне с карантином Дмитрия Ройша совершенно точно не обращался.

Значит, именная печать поставлена по собственному разумению ревизора.

Оставалось, в общем-то, только взглянуть, которого из ревизоров конкретно. Но Виктор Дарьевич не очень-то хотел глядеть. Дурные, скажем так, предчувствия одолевали на этот счёт Виктора Дарьевича.

Одолевали и одолели.

Карантин Дмитрия Ройша подтвердил ревизор не Инфекционной Части, а Когнитивной. Так иногда случается, до кого первого добежали — тот и разбирается, ничего криминального. Совсем ничего.

Кроме того, леший, что карантин Дмитрия Ройша подтвердил ревизор Когнитивной Части, служивший когда-то давно в гэбне Колошмы.

И поселивший когда-то недавно Дмитрия Ройша в собственной квартире.

Виктор Дарьевич допил свой второй чай, когда поезд уже замедлился и пополз по ночному Бедрограду.

Фонарный свет в лужах, редкие такси, знакомые и привычные силуэты домов, чернильными тенями проступающие в темноте.

Столица, где Виктор Дарьевич жил уже много лет подряд, гораздо больше, просторней, величественней и эффектней: почти все здания — высоченные, некоторые даже выше десяти этажей, улицы — широкие и прямые, фонари — яркие, освещающие по целому кварталу; каждая деталь так и кричит о новом государстве, прогрессе, торжестве технического развития. Но тем, кто вырос в кривом и скособоченном Бедрограде, старый осыпающийся кирпич заводских стен как-то ближе столичных роскошеств.

В купе заглянул один из сопровождающих, молча и со значением кивнул, увидев, что Виктор Дарьевич и сам уже натягивает плащ.

От этого «молча и со значением» Виктора Дарьевича подташнивало: весь день прошёл молча и со значением, Виктор Дарьевич же отправился ловить нарушителя спокойствия Медкорпуса!

Вместе с десятью сопровождающими при оружии, которых не учат (где их там вообще учат, в Институте госслужбы?) понимать с первого раза, что такое «чай, пепельница и ещё чай», зато учат делать всё молча и со значением.

Вообще всё.

Виктор Дарьевич с ужасом подумал, что не желает представлять, как эти люди

спят или, например, посещают душ и сортир. Или, например, сношаются. Едят. Слушают радио. Ищут, как бы прикурить, когда барахлит зажигалка. Зашнуровывают ботинки. Выбирают носки в магазине.

От такого градуса молчаливости и значительности должно сводить мышцы лица.

Тяжело быть человеком при оружии!

Виктор Дарьевич одарил тоскливым взглядом портфель, куда был убран табельный пистолет (всё равно не умел пользоваться) и молчаливо (и со значением, куда деваться) приладил на голове конспиративную шляпу.

Про шляпу и думать стыдно, а пистолет Виктору Дарьевичу точно не пригодится. Всё равно же у него полные карманы подходящих экспериментальных медикаментов: паралитиков, галлюциногенов, универсальных аллергенов.

Сделаны (но пока недостаточно протестированы) по заказу оперативного отдела при Столичной гэбне: максимально просты в использовании, вводятся с одного укола, с одной царапины даже. Или есть вот, например, совсем новый препарат, у которого только и надо что капсулу раздавить на расстоянии не менее метра от лица — а дальше подопытный сам вдохнёт, и будут перед ним зелёные лешие по потолку скакать. Правда, у препарата два неизбежных минуса: слишком резкий цветочный запах (латиноамериканские лианы все как одна пахучи, зато смутно напоминают кое-что из наших деревьев) и необходимость хотя бы ватно-марлевую повязку надевать, иначе не только у подопытного зелёные лешие поскачут. Но всё равно хорошая штука.

А сопровождающие навязали Виктору Дарьевичу пистолет. Вроде как — положено.

Но уколы-то Виктор Дарьевич всяко лучше делает, чем стреляет!

Глупость ситуации продолжала смущать Виктора Дарьевича.

Интересно, как те гэбни, в прямые обязанности которых входят все эти поиски, расследования, поимки, дознания, опознания, допросы, не умирают прямо на службе от стыда за глупость ситуаций?

Дмитрий Ройш, положим, страшный человек, ведущий свою непонятную игру, — но шляпу, шляпу-то зачем?

Ещё перед выездом из Столицы группа сопровождения приволокла Виктору Дарьевичу невзрачный плащ и эту несчастную шляпу, посоветовала побриться (ещё чего, даром, что ли, брал Дмитрия Ройша в Медкорпус?) и купить билеты в вагон попроще.

С вагоном попроще проблем у Виктора Дарьевича было меньше всего: дорогие купе — это, конечно, удобно, там пепельницы есть, но совершенно ведь необязательно. Как и большие деньги в принципе.

Деньги нужны на Медкорпус (на аппаратуру, материалы, зарплаты), а всё остальное — мелочи. Приятные и бестолковые.

Виктор Дарьевич видел людей, которые работают за деньги и ради денег, и очень им удивлялся.

Он, конечно, любил хорошие сигареты и хороший чай (и то, и другое — индокитайский сбор, обязательно июньский, из молодых верхних листьев, импорт, редкий товар), но прекрасно помнил, как обходиться без излишеств.

Сразу после отряда Виктор Дарьевич пошёл в училище (в любой институт или университет всё равно можно только через два года, с семнадцати). Какие-то средства от государства получают все, даже те, кто не работает и не учится (а до Революции, говорят, часто шли учиться за стипендию и жильё). И средств этих вполне достаточно для жизни, но Виктора Дарьевича уже тогда интересовала не жизнь, а наука.