Чума в Бедрограде
Шрифт:
— Возможно, — бурчал Дмитрий Ройш.
— Замечательно, леший, как же замечательно, — восторгался Виктор Дарьевич. — Понимаете, создать такую среду экспериментально невозможно, а ведь это идеальная площадка для проверки гипотез относительно продуктивности деструктивных девиаций.
— Да мы просто везунчики, — ехидничал ничего не смыслящий в научном прогрессе Дмитрий Ройш.
— Подождите, — всё-таки приходил в себя Виктор Дарьевич, — но при чём здесь степная чума?
— Виктор Дарьевич, только подумайте: едят мох и оскопляются по псевдоимперским ритуалам! — бессовестно вклинивался головорез с серьгой, и степная чума вновь отступала для Виктора Дарьевича на задний план.
— Существование подобной социальной структуры на протяжении столь длительного временного периода, — воспарял к небесам Виктор Дарьевич, — подтверждает… вернее, конечно, опровергает… опровергает господствующие представления о тотальности этого нелепого принципа поиска оптимальных решений. Для социума опровергает. Но от социума мы можем продвинуться к индивидуальному сознанию! И вот тогда существование подобной социальной структуры на протяжении столь длительного временного периода подтверждает, хоть и косвенно, представления о возможности выхода мышления на путь познания, отличный от пути поэтапных мелких улучшений уже имеющегося в опыте. Это гносеологическая революция!
— Гносеологический Расстрельный Комитет, — тряс головой Дмитрий Ройш. Не его специализация, что тут поделать.
— Вы торопитесь, — неожиданно вторгался в фантазии Виктора Дарьевича головорез с серьгой. — Не смешивайте коллективное сознание с индивидуальным. Эта дорога в конечном итоге вязнет в болоте дурного фрайдизма, сколько раз уже было за последние полвека в истории науки.
— Но обусловленность коллективного сознания индивидуальным… — бросался на защиту фантазий Виктор Дарьевич, игнорируя некоторую внезапность демонстрации компетентности головореза с серьгой в обсуждаемом вопросе.
— Работает также и в обратную сторону, — упрямился головорез с серьгой. — Поэтому мы не можем с уверенностью утверждать, что первично.
— А кто утверждает? — продолжал Виктор Дарьевич. — Я разделяю представления о взаимовлиянии коллективного и индивидуального и не стремлюсь доказать, что эволюция мышления предшествует социальной эволюции. Если это запросы социальной эволюции дают толчок эволюции мышления, а не наоборот, в вопросе самой возможности эволюции мышления ничего не меняется.
— Ну, кроме того, — усмехался головорез с серьгой, — что в данном случае для практического преодоления принципа поиска оптимальных решений на уровне индивидуального сознания всем носителям оного придётся переселиться в Вилонский Хуй и перенять образ жизни скопцов.
— Это несущественно, — отмахивался Виктор Дарьевич.
— Почти идеальный социум! — подводил итог Виктор Дарьевич.
— Тогда уж не почти, а собственно идеальный социум, — бессовестно ржал головорез с серьгой, — это тот, который не воспроизводится вовсе!
— Не размножается и живёт вечно, — заражался весельем Виктор Дарьевич. — Таким образом мы ещё через несколько шагов упраздняем эволюцию.
— И Революцию, что уже нехорошо, — подхватывал головорез с серьгой. — Ибо скопцы в вопросе поддержания численности населения противоприродным — то есть ведущим к упразднению эволюции — способом давно перегнали Всероссийское Соседство с его какими-то там отсталыми алхимическими печами.
— Таким образом, мы можем заключить, что упразднение эволюции ведёт к Колошме! — двигался дальше Виктор Дарьевич. — Ведь нельзя же не сажать за такие разговоры.
— Как будто в этом мире есть хоть что-то, что не ведёт к Колошме, — подавал голос притихший Дмитрий Ройш.
— Нет, — упорствовал головорез с серьгой.
— Ну не на лабиринтах с переменной структурой же их тестировать, — возмущался Виктор Дарьевич. — У каждого из них могут быть уникальные интеллектуальные возможности, посерьёзнее моих или ваших.
— Которые блокируются в отрыве от сформировавшей их среды! — рушил надежды головорез с серьгой. — Ну вы-то должны понимать, как непросто поставить действительно результативный эксперимент, когда речь идёт о высшей нервной деятельности и её производных.
— Безусловно, — не собирался спорить Виктор Дарьевич. — У меня до сих пор статистика по лучшим экспериментам забита сплошными отрядскими детьми. Как раз потому, что в моём распоряжении уже сколько лет есть целый отряд в Бедрограде, где была смоделирована необходимая среда. В пределах данного конкретного отряда — совершенно естественная, поэтому валидность всегда пристойная.
— И чего вы тогда ждёте от покинувших привычный ареал скопцов? — допытывался головорез с серьгой.
— Чего угодно, — предвкушал Виктор Дарьевич. — Знаете, в самой известной монографии на росском языке по генезису научного мышления…
— Вот давайте без самой известной монографии на росском языке! — дёргался вдруг головорез с серьгой.
— Помилуйте, но от чего тогда отталкиваться? — недоумевал Виктор Дарьевич.
— Восемьсот пятьдесят три, — хвастался Виктор Дарьевич.
— А я не помню уже, — увиливал головорез с серьгой. — Больше шести сотен, но за точное число не поручусь.
— У меня больше, — непристойно радовался Виктор Дарьевич. — Хотя я думал, у такого публичного человека, как вы, известного в академических кругах на всю страну…
— При жизни я уклонялся от своего академического долга, — мотал головой головорез с серьгой. — Публичность, публичность — моих заслуг тут нет, просто нужен был кто-то, чтоб прикрыть брешь в идеологии. Вот кто под руку подвернулся, тому и шесть сотен слушателей в аудитории за раз.
— Ну, по правде сказать, — признавался Виктор Дарьевич, — мои восемьсот пятьдесят три человека в аудитории за раз были в Европах. Это не очень честно, потому что понабежали фотографы, газетчики, шпионы: выступление от лица Медкорпуса в Европах — это скорее политическая сенсация, нежели научная.