Чума в Бедрограде
Шрифт:
Главное — было бы чего волноват’ся: Университет хорошо прижат, рыпат’ся бесполезно, они теперь не только Дмитрия Борстена, они что угодно на тарелочке подадут и не переломятся. А Андрей психует.
Не умеет же человек побеждат’, всё время ему подстава какая мерещится. Гошка его припадки беспокойства «белочкой» кличет обычно, смеётся, подтрунивает — вот Андрей и наловчился в запчастях истерику прятат’, чтоб не раздражат’ лишний раз.
Бахта Рука подошёл поближе, тронул незаметно за плечо: мол, ты чего опят’?
— Непонятно, — отозвался Андрей. —
Говорят, «назвался лошадью — полезай под плуг» — это метафора. Только ну их, эти метафоры — лошад’ не для плуга, что росы в лошадях понимают!
А Бедроградская гэбня — не для беготни на цыпочках перед фалангами или кем ещё.
— А кто довёл ситуацию до подобных мер? — улыбнулся Андрею Бахта Рука. — Порт функционирует самостоятельно, у городских властей советов не спрашивает, кому оказывать поддержку, выбирает сам. И блокады свои объявляет — тоже сам.
Андрей отцепился наконец от масляного щупа, вытер руки, хлопнул капотом:
— После того, как меня взяли в Медкорпусе, я уже ни на что не надеюсь. Кто мог предположить, что у фаланг есть наводка? Откуда она взялась?
— Разобрались же, — мотнул головой Бахта Рука, — некто Дмитрий Ройш, он же, возможно, нынешний университетский Борстен, он же, возможно, давнишний Смирнов-Задунайский, с которым ты когда-то нехорошо поступил, — Бахта Рука кивнул на Андреевы часы. — Сколько там? В любом случае, совсем скоро его увидим.
В ненастный ден’ по солнцу не сориентируешься, но Бедроградская гэбня уже достаточно тут торчит, чтоб назначенные восем’ утра таки наступили.
— Дмитрий Ройш-Борстен-Смирнов-Задунайский — это не ответ, — Андрей нахмурился, взгромоздился на капот сверху, взял сигарету не с того конца, раздражённо сплюнул попавший в рот табак.
Бахта Рука кинул ему коробок спичек.
Забавно видет’ очаровательного, спокойного, благожелательного на людях Андрея таким — не прячущим нервы и злобу, не натягивающим маску дружелюбия. Это и ест’ главный показател’ синхронизации, о которой тут так много думали и говорили, когда Андрей пропал, — не закрыват’ся от своих. А если и закрыват’ся на секунду — упялившис’ ли под капот, устроив ли какой другой спектакл’, — то бросат’ это дело, как только тебя спросят, что стряслос’.
— Что тебя не устраивает в Дмитрии Борстене? — подошёл Соций, тоже закурил, поглядывая на дорогу.
— Что это не ответ, — буркнул ещё раз Андрей. — Даже если он — это он, что мы с того имеем? Мы всё равно не знаем, например, как он приманил в Медкорпус фаланг.
— Так и спросим, — кровожадно хмыкнул Соций. — Спрошу, вернее.
Бахта Рука к Социевой кровожадности относился положительно, хотя совест’ напоминала: возможно, Дмитрий Ройш-Борстен, если он Дмитрий Смирнов-Задунайский, — кассах, а с кассахами у Соция разговор всегда короткий, после Северной Шотландии-то.
За свою жизн’ Бахта Рука непростого отношения к малым народам тоже наелся, недаром он тавр
— Ну про фаланг он, может, для разнообразия и расскажет, — гнул свою линию Андрей. — Но это всё равно не самое важное!
— Тебе какую проблему не реши, ты тут же новую найдёшь, — не выдержал, засмеялся Бахта Рука. — Что у нас теперь самое важное?
— Откуда, — мрачно бросил Андрей. Помолчал для нагнетания атмосферы, потаращился в пустоту и продолжил через какое-то время: — Откуда было известно, что надо давать фалангам наводку. Проще говоря, как они в принципе вышли на наши планы.
— И вот этого херов Дмитрий Ройш, в смысле Борстен, точно не сдаст, — не менее мрачно выплюнул Гошка, с самого прибытия куривший сигарету за сигаретой в отдалении.
Он вообще был сегодня сам не свой — устал, наверное, в таком режиме бегат’. Вроде и полномочия Университетской гэбни временно отобрали, и оружие табельное, и Дмитрия Борстена-Ройша вытащили поговорит’, а Гошка как будто не рад.
Бахта Рука чувствовал себя неуютно, глядя на такого Гошку. Перед выездом и Бахта Рука, и Андрей, и Соций попробовали к Гошке сунут’ся, но тот только попросил стимуляторов каких-нибуд’. Сказал, с ног валится, голова не варит. Шутил, что стареет, не выдерживает рабочего напряжения.
Какое ему старет’ — это Бахте Руке сорок пят’, но он и не думал как-то о старости, Социю вон тоже за сорок перевалило, а Гошка-то их обоих помладше будет.
— Едет, — щёлкнул языком Соций, собрался вес’, сразу стал жестче, внимательней. Не человек, а согнутая пружина.
Андрей легко спрыгнул с капота, расправил плечи, натянул на лицо безмятежное радушие — будто не он полминуты назад видел сплошные трудности без единого просвета.
Бахта Рука буквально физически ощутил, как сам приходит в боевую готовност’, заражается агрессивным настроем Соция и Андрея. Его-то самого скорее веселила перспектива беседы с неизвестным университетским медиком без прописки, которого в числе главных фигурантов назвал известный университетский медик, отец Ройшевой девки.
Но собственные эмоции становятся неважны, когда головы твоей гэбни так отчётливо жаждут военных действий.
— Одно такси всего, — констатировал и без того очевидный факт Бахта Рука. Махнул младшим служащим, которые уже ждали сигнала, чтоб выехат’ проверит’ хвосты.
Кое-кто сидел по кустам и ближайшим постройкам, но им никакой специальный сигнал пока не нужен, сами должны следит’ за происходящим. Будет повод открыват’ огон’ — тогда и сигналы будут.
Оставшиеся младшие служащие мгновенно выстроилис’ у ворот склада, готовые обыскат’ Дмитрия Борстена на предмет оружия и иных объектов, которые можно использоват’ для нападения.