Чума в Бедрограде

Альфина и Корнел

— У нас лекарство есть, — отмахнулся Соций.

— Есть, да не от той.

— Опять про степную пиздишь? Ты про степную, Шапка про степную. При чём здесь она?

— Степная чума всегда при чём, — хохот оборвался. — Степная чума — это все болезни разом. Прячется в насморке, в желудочных коликах, в мигрени. Кругом, кругом одна степная чума, никогда не знаешь, где вылезет, разыграется и сожрёт с потрохами, а вы позвали на свои головы, слишком близко подошли, слишком обнаглели, страх забыли, переступили черту, вам теперь век от неё — от меня! —

не избавиться, всюду найду, догоню, поймаю, опутаю, сгнию по кусочку, зубы выпадут, глаза ослепнут, кожа лохмотьями сойдёт, руки отнимутся, ноги потяжелеют, лихорадка измучает, а когда изнутри гниль горлом пойдёт, как привяжется запах черёмухи — не отмыть, не отделаться, так в могилу с черёмухой и сойдёте.

— Какую могилу? — вдруг оборвал его Соций. — Тех, кто от степной чумы умер — жгут. Тех, кто не умер, тоже.

— А вас никто жечь не будет. И закапывать тоже. Кому охота руки марать? Вы чуму позвали, вы нелюди, вы уже живая гниль. Ты надрежь кожу, у тебя там гной и черви вместо крови и мяса.

Соций только хмыкнул:

— А что если тебе надрезать?

Хохот вернулся, заполнил складское помещение до потолка.

— А ты попробуй. У тебя ножа нет, бритвы нет, никакого стекла даже нет. Всё на входе отняли. Чего делать будешь — кусать?

Гуанако — Гуанако ли? Мертвец? Чума? Черёмуха! — снова приподнялся и подставил Социю свою голую загорелую шею.

Очень знакомым — после давешних-то операций — жестом.

— Ты плохой завкаф, черёмуха, — брякнул Соций. — Завкаф-то бледный.

— Был бледный, — заговорщицки подмигнул черёмуха. — Бледный, хилый, изнеженный — вот и не выдержал чумы. Она сначала в нём по городу ходила, а потом он закончился, и чума нашла себе кого покрепче.

Соций заржал, поразившись возникшей догадке:

— Так выходит, это не ты, а чума шелка и кружева любит?

— И черёмуху, чтоб не вонять! — подтвердил черёмуха.

Соций опустился на корточки рядом с черёмухой — рассмотреть получше.

Кожу рассмотреть, червей под ней, соединение волос с черепом — не могут же они быть настоящими, если черёмуха — мёртвый.

И тут сообразил: хуйня какая.

Оживающие мертвецы, степная чума. Где-то это всё уже было.

Говорили же сами. Как только поняли, что Университет тоже в игре, говорили и про мертвецов, и про чуму, и про лешего в ступе. Обычная психическая атака, к тому же рассчитанная непонятно на кого.

— Слушай, ты серьёзно? — быстрее, чем успел обдумать, спросил Соций. — В смысле, само собой, несерьёзно, я о другом. Ты серьёзно считаешь, что на мне твои сказки хоть как-то сработают?

— Не считаю, — оскалился черёмуха, — давно со счёта сбился: трупы, трупы, трупы вокруг. Никто не считает, я не считаю, вы не считаете, они не считают, а обернёшься — считать-то и нечего, за спиной пустота, дыра в пустоту, крысами объеденная. Закрысь, как в тюрьме говорят, на Колошме говорят, всё оттуда, с Колошмы, и тянется, вся погань оттуда прёт: степная чума, водяная чума…

—

Ебальник-то завали, — вполне миролюбиво предложил Соций. — Не на того напал. Я в курсе, что у нас полстраны на Колошме ёбнутые. Но я-то нет, мне похуям.

— …вся погань оттуда прёт, — черёмуха вещал, будто и не слыша Соция, — степная чума, водяная чума, Андрей ваш оттуда.

— Опять, — сплюнул Соций. — Сколько можно в одну и ту же дыру ебать? Не прокатил ваш план, выяснили уже, что Андрей нас не кидал и не собирался.

— Не собирался?

Черёмуха, наконец, сел. Лежа не так удобно глазами сверкать и страшные лица корчить.

Соция заебало.

С одной стороны, все эти завывания и причитания производили какой-то эффект. Вроде и не верилось, а жуть всё равно порядочная: явился на встречу человек, который семь лет как числится подохшим от степной чумы. Да ещё и не тот, которого ожидали.

Явился и про степную чуму сказки рассказывает. Может, тронулся башкой от неё. Хотя скорее уж выёбывается просто, внимание рассеивает. Грамотно рассеивает вполне.

А с другой стороны, ну заебало же.

— Отставить наезды на Андрея. Не твоего ума это дело, черёмуха, что у нас в гэбне происходит.

Потому что даже если вдруг всё-таки происходит — лучше самим из табельного расстрелять в уголке, чем кого-то постороннего допускать до.

До.

До чего-то, о чём не говорят и не думают, пока оно не случится.

Случилось — расстрелять самим и забыть к лешему.

С предателями всё по-быстрому.

— Страшно, командир? — прошептал черёмуха. — Ты не боишься всего этого: чумы — любой чумы, смертей — будто ты смертей не видел. Гнили, червей, трупов — это глупости для всяких завкафов в кружевах. Фаланг не боишься, санкций — до Колошмы же может дойти, если разберутся, на что вы замахнулись. Но это всё ерунда, командир, так? А вот если кто-то свой кинул — это страшно.

— Отставить.

— …потому что никому нельзя доверять. Кроме тех, кто прикрывает тебе спину. А если и там подстава, значит, никто никогда ничего и не прикрывал.

— Ещё одно поганое слово…

— И что, командир? — черёмуха подался вперёд. — Ты совсем двинулся — мертвецу угрожать? Хочешь на червей у меня под кожей полюбоваться? Давай-давай, только говорить ты с кем будешь? У тебя вопросы какие-то были, помнишь?

Соций выдохнул.

Черёмуха знает, что делает. Знает, куда волну гнать, чтоб башка не варила.

Черёмуха — университетская боевая блядь.

Нельзя расслабляться.

— Дался вам всем Андрей, — мотнул головой Соций. — И чего дался-то? Самый скользкий с виду потому что? Так все ж понимают, что это он специально так держится. Никто из нас в вашу лажу не поверит — на что рассчитываете?

Не о том спрашивать собирался, но что теперь-то.

— Ты будто не врубаешься, — черёмуха уставился в потолок. — Он голову своей первой гэбни…

— Да не он, бляди, — Соций аж хуякнул кулаком об пол.