Чума в Бедрограде
Шрифт:
— Для сравнения, у кого больше, это не имеет значения, — не оспаривал первенство головорез с серьгой (интересно, был ли он головорезом с серьгой, когда им прикрывали брешь в идеологии?).
— Не рой себе яму, — подключался Дмитрий Ройш. — Если степень академичности не имеет значения, то ты тем более выигрываешь. Скопцов в Вилонском Хуе всяко больше тысячи, и что с того, что главным посылом той твоей речи было «пожалуйста, не убивайте и не оскопляйте нас»?
— И они поверили? — изумлялся Виктор Дарьевич.
— Вы сами говорили о коллективных
— Потрясающе, — радовался Виктор Дарьевич. — В Европах бы удавились!
— В смысле? — переспрашивал головорез с серьгой.
— Ой, вы же, наверное, не знаете, — соображал Виктор Дарьевич. — Они там за последний десяток лет взяли моду верить только выкладкам естественных наук, потому что, мол, у прочих слишком низки шансы быть верифицированными. Это всё попытки выключить Всероссийское Соседство из мировых академических процессов хоть частично. И ведь представьте: воруют у меня бесконечно — психиатрию, психофизиологию, но базовые постулаты когнитивной науки якобы не признают.
— Да ты ебанись, — присвистывал головорез с серьгой. — Вот так покинешь цивилизацию ненадолго, и всё, дом родной потом не узнаешь. Что у нас ещё произошло: отказ Европ от религии, реформа языка, изобретение летательных аппаратов?
— Нет, — смеялся Виктор Дарьевич. — Пока всего лишь изобретение устройств, записывающих не только звук, но и изображение. В семьдесят шестом, кажется, первые появились.
— О да, я слышал, — неожиданно ёрничал головорез с серьгой.
— Это же невероятно удобно, — пояснял Виктор Дарьевич. — Мы фиксируем операции, мы можем наблюдать за течением любого эксперимента своими глазами, не вмешиваясь…
— Вы знаете, — ухмылялся головорез с серьгой, — мне как раз в семьдесят шестом довелось наблюдать, не вмешиваясь. Благодаря техническому прогрессу.
— Тогда вы тем более должны понимать, как это здорово! — воодушевлялся Виктор Дарьевич.
— Обдрочиться, — соглашался головорез с серьгой.
— А, я понял, — хлопал себя по лбу Виктор Дарьевич. — Их же не для экспериментов делали в первую очередь, а для допросов и прочих…
— Воздействий, — огрызался почему-то Дмитрий Ройш.
— Да, да, — вспоминал Виктор Дарьевич, — Медкорпусу-то эти устройства достались в подарок от Бедроградской гэбни, это их инженеры ваяли. Вы знаете, там в гэбне есть один умный мальчик…
— Знаем, — мрачнел на глазах Дмитрий Ройш.
— И всё-таки — умный мальчик, — качал головой Виктор Дарьевич.
— Будущее госслужбы, — закуривал головорез с серьгой. — Я его вообще-то очень уважаю после Колошмы. Спас паршивую ситуацию, сшив мне то обвинение. А так стольким бы людям не поздоровилось, вплоть до фаланг.
— Ещё бы не спас, — самодовольно брал портовую самокрутку Виктор Дарьевич. — Вы думаете, я его просто так в семнадцать лет в ревизоры бедроградского отделения Медкорпуса брал? Он же из моего экспериментального отряда. Там всякие вещи делаются, но по одному человеку за выпуск растим на особых условиях — изолированно от других детей, по усиленной учебной программе, с ответственными поручениями и так далее. Против всех правил педагогики на самом-то деле, но кадры из них потом получаются высочайшей компетенции.
— Как вам в принципе удалось выбить целый отряд, где можно развлекаться и плевать на педагогику? — недоумевал головорез с серьгой.
— Как-то, — разводил руками Виктор Дарьевич. — Он и до нас служил кому-то экспериментальной площадкой, но к тому моменту, как я попробовал его заполучить, видимо, уже не был нужен прежним владельцам. Так что никаких проблем — если деньги есть, твори что хочешь в одиннадцатом отряде.
— Как говаривали в былые времена на Колошме, отличная вывеска для туристов, — совершенно обалдевал Дмитрий Ройш. — Но так-то это безумие, конечно. И умный мальчик — ваш, и одиннадцатый отряд — ваш, и микрофлора пяток скопцов вам любезна. К чему вы вообще руки приложить не успели?
— Ну, эротические эксперименты на детях, да. Ну, с подконтрольностью исследовательской группы вышла накладка, да. Но, — не собирался сдаваться Виктор Дарьевич, — четырнадцать-пятнадцать — это разве ещё дети?
— Нет, конечно, — вступался за Виктора Дарьевича головорез с серьгой.
— Какая разница, дети или нет? — упрямился Дмитрий Ройш. — Как будто если лишить взрослого человека возможности самому выбирать некоторые аспекты своей биографии — от места проживания до того, имеет ли он страстные чувства в адрес своих воспитателей, — сильно лучше получается. Вы так говорите про детей и недетей, как будто это разные биологические виды, и одних можно, а других нельзя.
— Давайте оставим вопросы морали, — брыкался Виктор Дарьевич. — Они к результативности исследований отношения не имеют. Тем более что лично вы живы и вроде как в порядке — о чём тогда разговор?
— При чём тут мораль, — возмущался Дмитрий Ройш. — Я-то, может, и в порядке, но, во-первых, есть не только удачливый я, а во-вторых, степень моего порядка вы как, на глазок оцениваете? Подобные неверифицированные выводы ненаучны, в конце концов!
— Вы не понимаете значимости того проекта! — вздыхал Виктор Дарьевич. — Если б не сорвалось, мы бы прояснили важнейший вопрос…
— Блокируется или не блокируется инстинкт самосохранения менее значимыми инстинктами, если их искусственно подкорректировать? — уточнял головорез с серьгой.
— Я бы не назвал это «подкорректировать», тут мы имеем дело с… — начинал, но притормаживал Виктор Дарьевич. — Подождите, как вы догадались?
— Путём длительных контактов с бывшим экспериментальным материалом, вестимо, — усмехался головорез с серьгой.
— Серьёзно? — буквально подпрыгивал Виктор Дарьевич. — Тогда вы, с вашей-то академической подготовкой, можете прямо сейчас заполнить некоторые пробелы. Это совершенно неожиданная удача! Я давно и думать забыл, а тут…