Чумовые истории. Пёстрый сборник
Шрифт:
Слушай, Ленинград
Синоптики напророчили мощный антициклон с востока. Дождь хлестал без перерыва, ветер гнул и ломал деревья. Пан Заможский отказался брать машину у друга и купил билет на поезд. Вот уже третью весну он возвращается из Витебска на север, на дачу, по делам. Едет сначала в город, а потом электричками, и там до поздней осени всё хлопочет, одно, другое. Но надо еще доехать.
В плацкарте узкие и жесткие постели. В вагоне спят уже все давно. Где-то воет, заходится в плаче ребенок. Дождь всё барабанит по стеклам, заливается в невидимую щель, каплет на откидной пластиковый столик. Дребезжат ложки в стаканах.
Монотонный стук колес не в силах убаюкать старого упыря. Он сидит неподвижно, в дальнем темном уголке, за шторкой, под зеленой светящейся надписью "запасный выход" и мучительно логарифмирует. Можно ли сказать, что он не чувствует боли? Тогда это колотье в боку, видимо, фантом? И вся жизнь его после собственных похорон – фантасмагория, череда фактов, которых он был не свободный участник, а лишь сторонний наблюдатель?
Когда впервые покидаешь родной тебе город, кров, приютивший тебя, только бесстрастный космос один преследует холодным оком. Александр Феликсович каждую ночь уделял обязательному анализу ретроспективы своих действий и бездействий. Можно ли сказать про киборга, что у него есть воспоминания? Архивы памяти аналогичны частной кинохронике? Или потокам мыслей живого человека?
Первая поездка за рубеж, в 2013, многим показалась бегством. На каждой остановке, при каждой рутинной проверке документов пан Заможский боялся, что всё раскроется. Быть наследником такого Прошлого, быть придворным фаворитом Принца Пиявок, его левой рукой и – пособником его гибели. Это постоянно озираться и кутаться в шарф, надвигая шляпу на глаза. Это подозревать каждого, кто без задней мысли проследит за тобой взглядом. Видеть во всем не совпадение, но руку Инквизиции. Вот идет чудак-человек! А под тобой земля горит незримым пламенем. И в голове – хор голосов, эхо проигранной войны и выдержки из приговора трибунала.
По привычке нашарил в кармане пиджака сигареты. Воздух с присвистом вышел из-за плотно сжатых титановых челюстей, любой бы принял звук за вздох. Имитация. Подделка. Вспомнил, что правила опять изменились, и в российских поездах курение запрещено. Саквояж с ампулами кровезаменителей, лавандовое мыло и доведенная до автоматизма мимикрия. Вот всё, что осталось у бывшего министра после раздела республики.
Пан Заможский отодвинул зеленую занавеску из дешевой синтетики, тонкими пальцами в лиловой перчатке придержал, как занавесь в театре. Вся его затянувшаяся земная жизнь – череда потерь. Борьба с энтропией. Каждую секунду жадный космос откусывал от него по кусочку. Вот возьмем эту повышенную влажность и кислород в атмосфере. Для смертных такая среда привычна. Материнский бульон, из которого все вышли и в котором плавают, как инфузории, как караси и тритоны. А для расстроенного киборга – разрушающий шарниры яд, окислитель, от которого нет защиты. А гравитация? Да с такой чудовищной гравитацией вес его скелета на планете более трехсот килограмм. Еле ноги волочишь. Поэтому всё чаще он на коляске, без нижних конечностей.
Виктория Николаевна – большая любительница пошутить. Так, как шутит она, с размахом, со вкусом, никто не может, это истина. Она инженер, и анекдоты у нее абстрактные. Но и она понимает своим острым умом, что не способна выполнять функции б-га. Последняя операция отняла слишком много ресурсов у обоих. Повторить её они не смогут.
Мягкий, кроткий, старомодный. Сентиментальный киборг в потрепанном плаще. Упырь, мучимый вопросами морали. Чувствительный и – почти
Левая рука опять барахлит. Запустил отладочный экран. Интерфейс горит красными сообщениями системных ошибок. По одному согнул и разогнул пальцы. Следовало сосредоточиться на текущих задачах. Заехать на Ленина за деньгами. На Мужества за ключами. К Вахидовым и Елизавете. К Танечке, в рюмочную "Лё кок руж", подписать бумаги. К Эльмире заскочить, племяннице Муртазина. К Каринэ, сестре Арсенчика, на косметические процедуры. Купить саженцев и корм котикам. Написать Денису, позвонить Сэржу и Шурику Молохову. На Динамо он зайти, скорее всего, уже не в силах, мальчики простят.
Милые бессмертные мальчики. Самые младшие обращенные их разрушенного клана. Бесхитростные, пылкие, так задорно и заразительно смеющиеся итальянцы. Джиджи и Люльо. Впрочем, Ксандр их почти и не знал, он был слишком занят другими аспектами, счёт шел на часы, когда Бела Дёжи Блашко принял их, пожалел и вскормил. Вечно молодые, бессмертные… Феи.
Киборг закрыл веки. Всё равно функционирует только левый глаз. Миражи. Гиперреалистические проекции. Пласты информации, числовые массивы. Да, Вика горазда пошутить. Последняя операция длилась двенадцать часов. Второй этап – девять. И третий – семь. Она не отключала ЦПМ, он оставался в сознании. Они работали синхронно. Под оратории Баха.
Жить. Работать. Преодолевать каждый день хвори и несовершенства. Бороться за лучшее. Не для себя. Пошевелил пальцами, проверяя моторику. Нижняя губа при этом жалко оттопырилась, как при парезе лицевого нерва.
Их клан кровососов один из старейших в Европе. Возможно, если принять слова их создателя за догму, древнейший на Земле. Многочисленный и сильный. Готовый к экспансии, готовый к обороне. Так было. За прошедшие после поражения их мастера семь лет, его клан, как опустившаяся женщина, обезглавленный, рассеянный, покатился по наклонной. Сначала они забыли о законах Маскарада, о дисциплине и принципах пропорций и доминант. Выжрали всё, что можно, не осталось тучных запасов, настали черные дни.
Порою Ксандр вытягивал морщинистую черепашью шею, покачиваясь в такт вагону, прислушивался к людским шагам на ковровой дорожке, к биению жизни, к их снам. И снова нырял в темный угол. Достал из нагрудного кармашка платочек, промокнул слезящийся искусственный глаз. Слеза тоже была искусственной. Новый тихий вздох, наполовину похожий на сухой кашель, наполовину – на стон, потерялся в лязге колес.
Когда-то он умер от пневмонии. А не так давно ему пришлось инсценировать свою смерть. Это событие и стало поворотным для него. Круг судьбы разомкнулся, беды посыпались одна за другой. Никогда и ни во что не веровавший при жизни, прагматик и потомственный атеист, Александр Феликсович не мог объяснить себе череду несчастий статистически крайне мало вероятным совпадением. Однако, на всей Земле у него теперь не оставалось ни одного собеседника, с которым он мог бы серьезно обсудить свои тревожные выводы. Смертные не поймут, а бессмертные поднимут на смех.
На ум опечаленному и одинокому старику приходили строчки из некогда любимого им Оскара Уайльда, в переводе Бальмонта. Но на этот раз лишенные изящества и пикантности, а полные до краев горечи и траурного набата.
В часы вынужденного тоскливого бездействия, напоминающий фигурой и носом серую птичку, элегантный киборг подбивал баланс. Складывал, вычитал. Простые алгоритмы успокаивали. Да, за эти семь лет он многое утратил. Но и обрел много такого, что посчитал бы лишним и незаслуженным, дорогим удовольствием при первой земной жизни.