Цитадель
Шрифт:
– Не обольщайся. Уже вечером. Надо же кого-то с пути сбивать, иначе скучно им живется…
****
Разраженная Кинпаса, расплескавшая от обиды сладкое вино, спешила в мыльню, чтобы омыть липкие руки.
– Дождешься, Праматерь покажет тебе, как обижать ее дочерей. Не буду больше выслушивать твое старческое брюзжание, неблагодарный!
Умом понимала, что подначивают не со зла и обижаться не на что, что уже скоро злость развеется, и все потечет по-прежнему руслу. Подобное было не раз и не два за те обороты, что они с Айемом вместе,
Младшая сестра – все, чем ее наделили Боги. Не достаточно, чтобы стать полноценной сестрой, и слишком много, чтобы оставаться простой подданной. Так она и оказалась привязанной к братству, которое не спешило делиться с ней тайнами. Утешение Кинпаса находила в рисовании, позже овладела прекрасным почерком, нарядные завитки которого грели душу любого, кто брал переписанные ею книги в руки. Жизнь неспешно и однообразно текла, пока однажды она не застала за своим столом подслеповатого толстяка. Он развалился за писчим столом и, разглядывая рисунки, беззастенчиво уминал ее же сладости.
– Эй, полегче налегай! – набросилась она. – Натрескаешься и уйдешь, а мне с оставшимися крошками четыре листа разрисовывать, да так, чтобы такие, как ты, обжоры от восторга глаз не могли отвести.
Тучный мужчина перестал жевать, поднял глаза и протянул откусанную дольку вяленой в сиропе гавы.
– Братья и Сестры должны делиться, – спокойно заметил незнакомец, глядя на нее водянистыми глазами с желтыми вкраплениями по краям.
– Ага, как же! С младшими не сильно-то и делятся, мы - как бы полоумные. Потому и щедрости перепадают в половину, – продолжала негодовать Кинпаса, разглядывая залысины на его висках, румяные щеки, курносый нос, намек на второй подбородок…
– Так-то я ненавижу заносчивых Братьев, но, если бы мне разрешили им стать… - съязвил наглец, прищурившись от переполнявшего его ехидства. – И чего бы ты хотела? – он пытливо всматривался в нее, склонив голову набок. Желто-серые глаза с белесыми ресницами, несомненно, принадлежали умному человеку, и показались ей самыми красивыми, из всех, которые она видела. Наглец был дерзок, но не груб.
Но Кинпаса не умела кокетничать.
– Не скажу! – буркнула младшая сестра и замахала у него перед носом: - Уходи, мне работать надо!
Брат чинно встал, освобождая чужое рабочее место. Когда зашагал прочь, она не удержалась и окликнула:
– Стой! Бери уж, – и протянула миску.
Думала, что откажется, но сильно просчиталась, потому что толстяк, запустив руку в тарелку, выбрал из нее все, что поймал. Закинул сладкую дольку в рот, просиял, и ушел, не сказав ни слова благодарности.
– Нахалюга бесстыжий! – обиделась она.
– Негоже так о Старшем Брате отзываться, – заметила сестра Кьюса, сидевшая за соседним столом, и испугавшаяся писчица плюхнулась объёмным задом на подушечку, смягчившую жесткое приземление.
Два дня не находила места, переживая, что вызовут на Совет и припомнят неуважительное отношение и вырвавшиеся слова. Промаявшись тревогой,
От восторга и гордости Кинпаса забывала про еду, без перерывов перерисовывала и переписывала зашифрованные записи и рисунки. Само ощущение, что прикасается к секрету, великой, значимой древности настолько будоражили воображение, что она долго сидела перед началом работы, пытаясь успокоить дрожащие руки.
Когда Айем вновь столкнулся с ней в одной из галерей, заметил, как она похудела, и принес сладостей, а Кинпаса в ответ поделилась ореховыми палочками. Все равно делиться было больше не с кем. После того, как ей доверили тайные рукописи, она почти безвылазно жила в цитадели, и все меньше общалась с обычными людьми. А Братья и Сестры не особо горели желанием принять в свой круг. Они были вежливы, приветливы, но Кинпаса всегда чувствовала, что они вскользь говорят о чем-то, что не предназначено для ее ушей. От обиды желание общаться с кем-либо снизошло на нет.
Общение со Айемом - Старшим Братом, оказалось не только приятным, но и доверительным. Он тоже не спешил делиться секретами, но хотя бы терпеливо объяснял, что никто обижать ее не желает, просто все обязаны блюсти тайну. Она угощала его выпечкой и сладостями, которые оба обожали, рассказывала о многочисленной родне, радовалась общению, и надеялась, что так будет продолжаться, как можно дольше.
Но случилось, что попалась ей книга о пользе воздержания и скромности для здоровья духа и тела. Читая раздел о вреде и пагубном влиянии обильной сладкой и жирной пищи, Кинпаса возмущенно фыркала. Однако, когда дочитала, что полные мужчины страдают от тяжкого дыхания, задыхаются, у них ноют суставы и болит сердце, что губительно, неожиданно вспомнила, что все это и даже больше есть у слабого здоровьем Айема. А еще он жаловался на боль в боку...
После бессонных ночей, полных сомнений, она решилась и поведала, что переживает за его здоровье. Он покосился на нее, и Кинпаса приготовилась, что Айем больше не придет, ведь без сладкого - уже не то привычное общение, но, к ее удивлению, друг оценил ее заботу. С тех минуло много оборотов, но от вяленных долек гавы они так и не смогли отказаться. Айем продолжал все так же черпать их из миски руками, но заботливая Кинпаса ставила маленькие мисочки, памятуя о пользе скромности и ограничения. Не могла она долго на него сердиться.
Дойдя до двери мыльни, удивилась, что та захлопнулась у нее перед носом, ведь все гости оставались за столом. Осторожно потянула на себя дверь, но она не поддалась. Тогда Кинпаса дернула сильнее. Дверь поддалась и тут же снова закрылась обратно, едва отпустила ручку.
«Что за проказники?! – возмутилась женщина. Липкими руками она перепачкала ручку, от чего стало совсем не до шуток.
– А ну, открывай! – строго крикнула она, предполагая, что шельмец-послушник прокрался и притаился в мыльне.