Цотнэ, или падение и возвышение грузин
Шрифт:
Но смеха никто не поддержал. Торгва понял, что пошутил некстати, и замолчал.
— Время расходиться, ибо церковный колокол призывает всех христиан к молитве и уединению. — Евграфий перекрестил своих учеников и первым вышел.
— Я молиться не пойду, — решительно заявил Бека и испытующе поглядел на товарищей.
— И я не пойду…
— И я…
Цотнэ всё ещё колебался.
— Пойдём, не бойся, деньги у меня есть, — сказал Бека и подтолкнул его рукой.
Цотнэ даже не спросил, куда они идут.
Ровесники окружили его и увлекли за собой. Выйдя на площадь, юноши увидели, что она запружена народом. Незнакомый священник стоял на
— Это настоятель грузинского монастыря в Константинополе, — узнал проповедника Саргис Тмогвели.
— Когда франки заняли и разорили престольный город Византии, — продолжал тот, — то разграбили и грузинский монастырь. Наши монахи надеялись, что их-то не тронут. Но крестоносцы хватали золото и серебро, а чьё оно, об этом не спрашивали. Разбойники франки очистили наш монастырь. Что можно было взять, взяли, а под конец подожгли и саму обитель. Настоятель едва унёс ноги. С тех пор он только и делает, что проклинает крестоносцев. Кому он только не жаловался на французов и венецианцев, дошёл до папы римского. Но там ли он искал правды, если взятие Константинополя и разграбление православных церквей происходило с тайного согласия и с ведома Рима?
— И ты веришь, Саргис, этому богохульству? — обиделся Цотнэ.
— Не богохульство, а истина. В этом никто уж не сомневается. Франки-крестоносцы признались, что действовали с благословения и по совету папы римского.
Цотнэ недоверчиво поглядел на Саргиса и пожал плечами.
Проповедник между тем продолжал вещать:
— Рим и для Нас готовит то же самое. Хотят вовлечь нас в крестовый поход, а тогда на правах союзников войдут в Тбилиси, глядя на наше богатство, душа у них не вытерпит. И придётся нам хуже, чем Константинополю. Ограбят, сожгут и поработят. — Настоятель задыхался от возмущения. Он перевёл дух и завопил с новой силой: — Все беспорядки и злодеяния на свете посеяны папой римским. Он замешан во всех тягчайших преступлениях. Это он науськал верующих отроков Запада на Крестовый поход. Как могли несовершеннолетние, безоружные отроки взять Иерусалим, когда даже вооружённые, закованные в латы рыцари не могут осилить сарацин? Папа Иннокентий хорошо понимал бессмысленность этого похода, но что для корыстного сребролюба гибель тридцати тысяч невинных отроков? Это он, коварный глава Рима, обещал Этьену и его невинному воинству, что пред ними расступится море и пропустит их как посуху, а потом посадил юных крестоносцев на корабли и загубил всех.
— Врёт! — завопил кто-то в толпе и с поднятыми кулаками двинулся на проповедующего монаха.
— Пусть говорит!
— Не мешай, дай сказать!
Площадь зашумела. Заволновались разгорячённые и взбудораженные проповедью слушатели.
— Не допущу возведения напраслины на светлейшего папу! — кричал всё тот же старец и, кое-как пробившись сквозь толпу, влез на возвышенность.
— Узнал? Это глава грузин-католиков, патер Джованио, — прошептал Саргис.
— Да, это он. Я его видел у нас, в Цихисджвари, — кивнул головой Бека.
Юноши протолкались вперёд и поднялись на цыпочки, чтобы лучше видеть происходящее.
— Вот он — грязный хвост коварного папы! — завопил константинопольский настоятель, показывая на патера — Это он проповедует единение грузин с Римскои церковью и готовит для нас то же, что уже получили греки. Говори, Иуда, за сколько сребреников продал родину и Христову веру!
— Ты сам Иуда и Вельзевул! — завопил патер и, схватив старика за рясу, рванул её. Старик покачнулся и упал. На помощь ему бросились из толпы попы и монахи. Ещё немного, и патера растерзали бы, но и у него нашлись защитники. Началась свалка. Обезумевшие от гнева монахи дрались, вырывали друг у друга клочки волос, рвали одежду. Постепенно в схватку ввязались и зрители. Вся площадь забурлила и взбудоражилась.
Пойдём. Здесь ничего хорошего не дождёшься, — Бека взял Цотнэ за руку, и юноши, плечами раздвигая толпу, кое-как выбрались из гущи. С четырёх сторон на площадь въехали всадники.
— Именем государя! Разойтись! — кричал начальник отряда, и всадники окружили дерущихся.
Юноши поспешно покинули площадь.
— Зайдём ко мне, поужинаем, — пригласил Бека.
Долго уговаривать не пришлось. Слуга открыл двери визирского дома. Навстречу юношам выбежала пятилетняя девочка.
— Мама, мама, Бека пришёл! Гости пришли! — кричала девочка, повиснув на шее у Бека.
— Зачем беспокоишь маму? Ты сама хозяйка, сама и встречай гостей. — Бека обнял девочку и бережно опустил на пол.
— Это моя сестрёнка Краваи — радость нашего дома, — знакомил Бека гостей. — А это домоправитель отца, Абиатар, он же муж бывшей кормилицы нашей девочки.
Гости познакомились с Абиатаром, приласкали шалунью, та потянулась к Цотнэ.
— Ого, тебе повезло, ты ей понравился! — засмеялся Бека.
Узкоглазая, как монголка, Краваи, прижалась к Цотнэ, словно к давнишнему другу, и затихла.
— Как тебя звать? — начала она допрашивать Цотнэ, устроившись у него на коленях.
— Его зовут волк, и он ест таких, как ты, ягнят. Ты же маленький ягнёнок, — пошутил Саргис.
— Ты из зависти не пугай ребёнка. Не слушай его, детка. Меня зовут Цотнэ.
— Обманываешь, неправда. Где это слыхано, чтобы такой большой был Цотнэ*.
*Цотнэ — от грузинского цота — мало, близкое к русскому малыш.
Цотнэ удивлённо переспросил:
— А какой же должен быть Цотнэ?
— Цотнэ должен быть маленьким, совсем маленьким.
— Вот меня и назвали Цотнэ, когда я был таким же маленьким, как ты. А теперь я подрос. Не переименовывать же меня!
Краваи засмеялась, не поверив.
В зал вошла хозяйка, одетая в траур. Гости поднялись, приветствуя её.
— Пойдём, дочка, не беспокой гостей, — мать насилу отрывала от Цотнэ обидевшуюся девочку.
Юноши постепенно начали хмелеть.
— Напрасно кичатся эти франки. У них и образования нет, и в искусстве они ничего не понимают. Что такое игла? Иглы не оставили, когда грабили Константинополь. Остальное поломали, уничтожили. Разбили бесценные статуи старых греческих мастеров. Это такое же варварство, как и разрушение церквей, разграбление дворцов, — возмущался Саргис Тмогвели, отпивая вино.
— Удивляюсь я тебе, Саргис, — засмеялся Бека. — Не тащить же им с собой тяжёлые мраморные изваяния? И для чего это надо было, когда каждый нахватал столько же по весу золота и серебра.
— Это не совсем так, — заметил Цотнэ. — Венецианский дож, Дандоло вывез из Константинополя знаменитую квадригу Лисипа, перевёз её в Венецию и воздвиг на площади Святого Марка. В Константинополе она украшала ипподром.
— Слава богу, хоть не разбил, а просто увёз. Но я говорю не об этом поступке дожа. Я говорю о падкой до наживы франкской толпе, которая накинулась на Константинополь, как варварское полчище, и всё, что не смогли взять с собой, превратили в развалины и пепел.