Цотнэ, или падение и возвышение грузин
Шрифт:
— Аллах воздаст за всё! — прошептал Бадрадин, припадая губами к деснице князя и прижимая её к груди.
Князь вырвал руку.
— Бурку оставь себе. Пригодится…
Мулид не успел даже поблагодарить за бурку, как грузинский военачальник исчез в темноте.
Проводив Бадрадина, Григол Сурамели, конечно, уже не мог уснуть. Если признание мулида не было бредом курильщика гашиша, то завтра и Сурамели и всех грузинских князей ждёт смерть. Явятся они в лагерь Чормагона или не явятся, безразлично. В обоих случаях смерть неминуема. Если явятся, то рассвирепевшие нойоны отведут душу, перебив князей. Остальные
А раз все пути отрезаны, то и выбирать не из чего. Или все грузины, вместе с князьями, должны погибнуть, или князья должны пожертвовать собой и спасти десятки тысяч бойцов, доверившихся им.
Сурамели долго взвешивал неизбежность последнего решения и, когда окончательно убедился, что иного пути нет, упал на колени перед образом богоматери и стал молиться. Долго молился он перед покровительницей Грузии, вручая ей судьбу любимого отечества, а также благополучие детей и жены. Кроме Сурамели, никто из грузин не знал о коварном решении монгольских нойонов. Если бы Сурамели проявил слабость и всё рассказал князьям, то привести их к согласию вряд ли удалось бы. Они не выполнили бы приказа монголов, не явились бы в их лагерь и вместе с собой погубили бы всё грузинское войско.
Как только рассвело, Сурамели позвал князей в свой шатёр на совещание.
— Вчерашнее нам даром не пройдёт. Нойон Чагатай будет мстить за обиду и оскорбление. Сегодня с большим войском он, наверное, атакует нас. Наши будут сопротивляться. Но бесчисленных монголов нам не одолеть, и нас полностью перебьют, — взволнованно сказал Сурамели после обычных приветствий и пожеланий.
— Перебьют, полностью перебьют, — подтвердил Эгарслан Бакурцихели.
— Всё равно гибнем, так хоть встретим их достойно, не дадимся как трусы… — вспыхнул Геретский эристав Шота, и его смуглое лицо запылало.
— Монголов в сто раз больше, чем нас. Ничего из этого не выйдет. Только бессмысленно дадим себя уничтожить.
— Ведь всё равно не помилуют нас.
— Вместо того, чтоб гибнуть всем, может, лучше будет, если мы, князья, пожертвуем собой и этим спасём остальное наше войско.
Слова Картлийского эристава никого не удивили.
— Правильно, но как это сделать?
— Если их успокоит наша смерть, если они, побив нас, князей, не тронут воинов, то ради этого кто пожалеет себя?!
— Явимся к Чормагоиу, — продолжал Сурамели. — Он умный военачальник. Если грузины чем-нибудь обидели их, возьмём на себя всю вину. Нас уничтожат, но хоть вымолим пощаду для воинов.
— Драгоценности, какие есть у нас при себе, преподнесём им, — нам едва ли они пригодятся, — махнул рукой Варам Гагели.
— Иного выхода я не вижу, — заключил Сурамели.
— Ты хоть веришь, что мы избежим смерти или спасём войско? — посмел спросить Шота.
— Верю, эристав, в мудрость и осмотрительность Чормагона. Он знает грузин, знает и то, что на измену мы не способны.
— Иного выхода у нас ведь нет?
— Иного выхода нет! — единодушно утвердили князья.
Нойон Чагатай обычно вставал рано утром. Это был закон. Вскочив с постели ещё до рассвета, он садился на коня и объезжал стан, дыша чистым воздухом, наслаждаясь пением птиц, встречающих рассвет, проверяя заодно и чуткость караулов. Возвратившись в шатёр, он садился завтракать. Солнце к этому времени стояло уже высоко над горизонтом.
Как обычно, к шатру подвели осёдланного коня, но Чагатай не вышел в урочное время и никого не позвал.
Наконец стражники посмели войти в шатёр и увидели жуткую картину: Чагатай с перерезанным горлом лежал в луже крови.
Испуганные стражники подняли крик. Весь лагерь поднялся на ноги.
К шатру Чагатая бежали сначала одиночные воины. Потом весь монгольский лагерь ринулся в эту сторону, и вокруг шатра забушевало возмущённое море.
— Нойоны, нойоны идут!
— Дорогу… Дорогу…
— Дорогу нойонам!
Стражники кнутами и нагайками, пинками и руганью разгоняли любопытных монголов и освобождали путь для идущих к шатру возбуждённых начальников.
У всех троих нойонов — Чормагона, Иосура и Бичу — руки лежали на рукоятках сабель. Они по-звериному вращали помутневшими, налившимися кровью глазами и бледные, с сжатыми губами продвигались вперёд.
Первым в шатёр вошёл старший из нойонов, Чормагон. За ним последовали Иосур и Бичу. Сняв шапки, они приблизились к телу покойного соратника. Сколько войн провели бок о бок с Чагатаем, сколько разгромили крепостей, сколько стран растоптали копытами своих некованых коней. Такой воин, как Чагатай, был достоин умереть на коне, но слепая судьба преждевременно и бесславно отняла у него жизнь. Вместо того чтобы быть сражённым вражеской стрелой на мчавшемся во весь опор коне, вместо того чтобы Чагатай, как беркут, сложил крылья на залитом кровью поле боя, вместо этого орлёнок Чингисхана лежал, как закланная свинья, на кошме в полутёмном шатре и плавал в собственной, уже свернувшейся и почерневшей крови.
Нойоны беззвучно отошли от покойника. Чормагон обвёл глазами столпившихся у шатра, выпрямился и грозно спросил:
— Кто убил Чагатая?
Оба уже обезоруженных стражника распластались перед ним на земле.
— Не знаем, повелитель!
— Кто убил Чагатая? — опять спросил Чормагон, и от сдерживаемой злобы у него запрыгало веко на одном глазу.
— Не знаем, мы не виноваты…
— Кто был в шатре Чагатая?
— После ухода нойонов никто не заходил…
— Всю ночь не смыкали глаз. В шатре был только Чагатай… один и уснул.
— Нойона Чагатая убили вы. Или уснули и не слышали, как вошли убийцы. В обоих случаях вы достойны смерти, — Чормагон пихнул ногой валявшихся на земле стражников и взревел: — Выволоките их отсюда!
На стражников сейчас же набросились и поволокли.
— Иосур! — повернулся Чормагон к нойону, стоявшему направо от него. — Заставь их сказать правду и до полудня мне доложи.
Нойон Иосур поклонился и пошёл впереди задержанных стражников.
— Я знаю, кто мог убить нойона Чагатая, — выступил вперёд сотник Хайду.