Цотнэ, или падение и возвышение грузин
Шрифт:
Гость оказался словоохотливым. Заговорив об одном, перешёл на другое, упомянул про всё на свете, наконец вкрадчиво коснулся и главного:
— Если грузинский царь хочет купить корабли, то более дешёвых и лучшего качества ему нигде не достать, кроме как в Генуе. Узнайте здешнюю цену, а мы вам уступим значительно против неё. Сейчас у нас нет врага более злого, чем Венеция. Если вы надумаете строить порт или судостроительную верфь, мы и за это возьмёмся. Грузинскому князю надо знать, что Генуя не потерпит, чтобы Венеция закрепилась где-нибудь на Черноморском побережье. Мы их изгоняем из Крыма и ни под каким видом не потерпим проникновения на грузинский берег. Грузинский царь самовластен, он волен управлять принадлежащими ему сушей и морем, как он находит нужным.
Цотнэ воздержался от прямого ответа, не дал генуэзскому послу никаких заверений. Болончини заторопился, сказал, что его ждут неотложные дела, пожелал хозяину доброй ночи и стал прощаться.
— Я навещу вас ещё раз, когда вы закончите переговоры с дожем. А пока я посоветуюсь с правителями Генуи и, как знать, быть может, вы посетите нашу республику для заключения более выгодного договора.
— Посмотрим, господин посол. Время терпит. А я поступлю так, как прикажет мой государь.
Цотнэ преподнёс гостю ответные подарки, ещё раз заверил его в расположении грузин к генуэзской республике и дружески попрощался.
Только Цотнэ, готовясь ко сну, собрался раздеться, как в дверь постучали.
В комнату вошёл бледный, запыхавшийся Антиа.
— Прости меня, князь, что тревожу не вовремя.
— Что случилось? Садись, отдышись, выпей воды.
Антиа налил себе воды из хрустального кувшина.
— Я задержался на площади Святого Марка и стал свидетелем большого несчастья.
— Что за несчастье, Уча?
— Какого-то преступника оголили до пояса, усадили, связанного по рукам и ногам, в длинную лодку и раскалёнными клещами рвали у него мясо.
— Что ты говоришь!
— Истязуемый страшно стонал, плакал и кричал по-мегрельски. Звал на помощь.
— По-мегрельски?
— Да, господин, по-нашему кричал: «Нана, помоги!»
— Потом, потом что?
— Потом несчастного хотели посадить в клетку. Здесь такой обычай, оказывается, сажать преступников в деревянную клетку и выставлять для устрашения народа и для издевательств. Дают только воду и кусок хлеба, чтобы не умер с голоду. Когда беднягу тащили к клетке, он ещё жалобней кричал и причитал по-мегрельски. Душа у меня загорелась, я бросился и хотел отбить несчастного, но меня не подпустили. Чуть было и самого не связали. Что я мог сделать? Я взмолился перед хозяином истязуемого раба продать мне его за двойную цену. Он сначала и слышать не хотел, потом смягчился. Тогда я побежал к тебе, князь. Умоляю помочь. Наша же плоть и кровь… Пойдём выкупим… — Антиа опустился на пол и обнял колени князя.
— И просить не надо. Вставай, пойдём сейчас же…
Цотнэ поспешно оделся, схватил саблю, кинжал, и оба устремились к площади.
— Быстрее, чтобы не опоздать.
— Подождут. Я поклялся, что через час принесу обещанную плату. Может быть, это тот, что пел вчера?
— Может быть… Наверно, хозяин купил его на константинопольском базаре.
Добежали до площади Святого Марка. Хозяин раба-мегрельца ждал их, развалившись на скамье. При виде блестяще одетого иноземца, он смутился, поднялся на ноги, раскланялся.
— На какой цене вы сошлись? — спросил Цотнэ.
— Вам, наверное, доложили, — улыбаясь, отвечал венецианец.
Цотнэ вынул кошелёк и отсчитал золото. Бывший хозяин мегрельца пожелал им всего доброго.
— Ступайте с богом. Это сильный, выносливый мужчина и ещё долго будет служить вам. Только советую, если у вас есть жена или дочь, близко не подпускайте.
Избавленного от наказания мегрельца осторожно уложили на носилки и понесли к себе. Цотнэ приказал вызвать лекаря. Врач растёр истерзанное тело, наложил мази, и больной наконец уснул.
После полуночи он проснулся, недоверчиво обвёл взглядом сидевших у его постели незнакомых людей.
— Где я?
— Не бойся, ты у своих, — по-мегрельски ответил Цотнэ и ободрил больного: — Больше не бойся ничего. От твоего хозяина ты избавился, и теперь тебя никто не посмеет тронуть.
— Неужели
— Ты правда у своих и ничего не бойся.
— А в клетку меня больше не посадят? — больной приподнялся и возбуждёнными глазами уставился на присутствующих.
— И в клетку не посадят и истязать не будут. Отныне ты слуга грузинского князя, и никто не смеет к тебе даже притронуться.
— Хвала господу! — вырвался вздох у несчастного, и он опустился на постель.
Антиа склонился над ним и спросил:
— Откуда ты, братец? Как ты сюда попал?
— Я одишец князя Шергила Дадиани… Моя мать была кормилицей княжеских детей, и я рос во дворце вместе с княжичами. Я был немного старше их, но мы целые дни проводили вместе, и обоих я любил больше самого себя. Потом в доме князя стряслось несчастье. Я решил утопиться с горя и бросился в реку. Проходившие мимо армянские караванщики спасли меня, взяли с собой. Я стал их собственностью, и они продали меня на константинопольском базаре. Купил меня бедный французский крестоносец, так что жили мы впроголодь. Потом он отправился воевать в Болгарию и меня взял с собой. Там я заболел какой-то заразной болезнью и едва спасся от смерти. Ослабевшего и исхудавшего француз продал меня за бесценок. Мой новый хозяин, венецианский купец, оказался добрым человеком, и я старался, как только мог, служить ему верой и правдой. Видя мою верность, он приблизил меня к себе. Мы так бы и состарились вместе, если бы между нами не встала его жена. Год назад хозяин привёл молодую жену и, не обвенчавшись, как это принято здесь, в Венеции, жил с ней. Это была уже третья его жена. Венецианские женщины от природы похотливы, и эта молодая женщина не удовлетворялась своим пожилым мужем. В этой проклятой Венеции не знают белья и ночью спят совершенно голыми. В бане мужчины и женщины раздеваются и моются вместе, не стесняясь друг друга. Вот жена хозяина и заметила меня, несчастного, в бане, прониклась ко мне вожделением. С тех пор от её приставаний не стало мне покоя. Изменять своему хозяину и позорить его я не хотел. Всячески, как только мог, избегал я блудницы, не оставался с ней один на один, убегал, как от зачумлённой. В последнее время она совершенно потеряла и стыд и совесть. Я увидел, что спасения мне нет, что всё это плохо кончится. И без того я мечтал как-нибудь возвратиться на родину, а теперь я только о том и думал, как бы бежать и любыми способами, любой ценой попасть в Грузию. Всё, что я сумел нажить за это время, обратил в золото и договорился с одним греческим купцом, чтобы тот доставил меня в Трапизон. Я заплатил ему вперёд и в назначенный день, когда собирался бежать, написал письмо для передачи хозяину. В письме я благодарил хозяина за всё, что он сделал для меня, и просил у него прощения.
Всё уже было готово, но тут хозяйка опять стала приставать ко мне, и я раньше назначенного времени бросился к кораблю греческого купца. Обозлённая женщина наверно испугалась, что я пожалуюсь мужу, и решила опередить меня, наклеветала хозяину, будто я собирался её изнасиловать. Возмущённый моей неблагодарностью хозяин рвал на себе волосы. Он устроил погоню. Сейчас же кинулись к набережной, к греческим кораблям. Не обошлось, верно, и без предательства, меня быстро нашли. При мне оказалось письмо, которое я заготовил, да не успел отдать. Разъярённый хозяин хотел тут же меня прикончить, но меня повели к площади Святого Марка, чтобы наказать во всеувидение. Остальное вы знаете… Я был без памяти и ничего не помню.
— Почему не спрашиваешь, у кого находишься сейчас? Знаешь, кто твой спаситель, кто выкупил тебя?
— Откуда мне знать?
— Если ты действительно бывал в семье правителя Одиши, должен знать нашего господина.
— Я маленьким покинул Одиши. Этот господин похож на нашего князя, но князь Шергил ведь ослеп. И теперь он должен быть пожилым.
— Тебя ведь зовут Гугута?.. — дрожащим голосом спросил Цотнэ.
— Да, господин, я несчастный Гугута, но ты…
— Я Цотнэ, Цотнэ я… — забормотал плачущий князь, прижимая к груди давно потерянного и давно оплакиваемого сына своей кормилицы.