Цотнэ, или падение и возвышение грузин
Шрифт:
— А Мхаргрдзели?
— Мхаргрдзели — гордецы, они к нам сюда не явятся. Немного погодя я сам съезжу к ним. А пока поищу сторонников среди князей Западной Грузии, может быть, и денег достану. Ты же знаешь, нужно оружие, а для этого нужны средства. Немало будет и других расходов.
— Деньги нужны, — подтвердил Цихисджварели. — В долги влезем, но всё, что необходимо, должны достать.
— Для этого мне нужно время. Не так уж легко будет добиться согласия залихских эриставов. Они ведь каждый сам по себе. Податей не платят, воинской повинности не несут и другого притеснения от монголов не испытывают. Поэтому откладывать мой отъезд не следует. Пора мне отправляться в Одиши.
— Воля твоя, дорогой зять. Поступай так, как это будет лучше для страны и нашего дела.
— Когда я найду сообщников среди западногрузинских эриставов, необходимо будет собраться всем вместе, и может быть не однажды.
— Обязательно должны собраться. Надо будет договориться о месте и времени восстания и окончательно условиться обо всём. Если мне доверят сбор податей, то кто помешает нам вести все секретные разговоры?
Вернувшись в Западную Грузию, Цотнэ сначала занялся делами княжества, объездил Гурию и Ачару, а закончив дела, заперся во дворце. Теперь он постоянно сидел дома, никуда не выезжал. Зато западногрузинские эриставы зачастили к нему.
Три дня гостил во дворце Дадиани рачинский князь. Все эти три дня они не ездили на охоту, не играли в мяч, а сидели взаперти, и никто не знал, о чём они там говорят. На третий день пастырь дворцовой церкви отслужил молебен, а после полудня эристав попрощался с хозяином и отправился к себе в Рачу. Вскоре правитель Абхазии посетил Одиши. Он тоже приехал без свиты, всего с двумя спутниками.
— Ехал я в Кутаиси и не мог не повидать тебя, князь. Давно обязан был навестить тебя, больного, но сам знаешь мою занятость, — извинялся перед Цотнэ правитель абхазов.
После ужина, когда гость разоткровенничался и даже обронил слезу по поводу притеснений, которые он терпит от монголов, Цотнэ осторожно вставил несколько слов о возможности восстания.
— Дожить бы до этого дня! Всю Абхазети поставлю на ноги.
— Я всегда надеялся на тебя, знал, что не пожалеешь себя ради единства и свободы Грузии. С вас, с абхазов, во времена царя Леона началось объединение Грузии под венцом Багратионов. Теперь вы должны помочь разгромить и изгнать монголов.
— Я же говорю, князь, что встанем все как один.
— Верю, что так оно и будет, но я надеюсь на тебя и в другом. Ты должен обеспечить помощь джиков.
— Джики подвластны Бату-хану, ты это сам знаешь.
Я не в силах что-нибудь сделать.
— Дадим тамошним правителям золота и наймём у них войско.
— Это невозможно. Без разрешения нойонов Батыя джики не только что на войну, на свадьбу и похороны не смеют собираться.
— Мы думаем вести тайные переговоры и с двором Бату. Говорят, северный улус с завистью смотрит на усиление южной Орды…
— Это так. Но Бату-хан осторожен, и даже Хулагу-хан пока что не осмеливается оспаривать его главенство…
— Всё же надо попытаться. Мы не просим помощи Золотой Орды, но если она одобрительно посмотрит на наше освобождение от господства ильханов, это будет для нас большой помощью.
— Я и то знаю от джикских правителей, что северные улусы поглядывают на Абхазети и на всю Западную Грузию.
— Они и от всей Грузии не отказались бы, но какая нам от этого выгода — вместо одного господина попасть под сапог другого. Из-за нас Бату и Хулагу не поссорятся. Но если наше восстание победит и мы изгоним монголов из Грузии, тогда, может быть, Бату и не захочет снова идти на Грузию.
— Не захочет, если собирается воевать с Хулагу.
— Как раз поэтому мы и хотим завязать тайные переговоры со двором Бату, чтобы иметь надежду если не на помощь нашему восстанию, то хотя бы на одобрение Золотой Орды.
— В таких переговорах необходима крайняя осторожность. Бату подозрителен и коварен. Весьма сомнительно, что он поделится с кем-нибудь своими планами в отношении ильханов.
— Я знаю, князь, что ведение таких переговоров с Бату это игра с огнём, и я не каждому доверил бы эти переговоры. Разве что сам смогу как-нибудь тайно от нойонов поехать в Золотую Орду.
С тех пор, как князья стали навещать Цотнэ, Краваи чувствовала себя неспокойно. Она радостно встречала желанных гостей, угощала их от всего сердца, не обделяла заботой. Но её участие в тайных переговорах, которые вёл Цотнэ со своими почётными гостями, на этом начиналось, на этом же и кончалось.
Глядя на постоянно озабоченного и хмурого мужа, она стала подозревать, что от тайных переговоров западногрузинских вельмож в чём-то зависит судьба и её семьи. Женским чутьём она безошибочно догадывалась, что в ближайшее время назревают какие-то события и что семья правителя Одиши будет втянута в них. Раздумывая обо всём этом, Краваи утратила покой. Цотнэ вёл себя осторожно. Он нарочно шутил, старался выглядеть беззаботным и весёлым.
Эта показная весёлость ещё больше убеждала Краваи в том, что предпринятое её супругом дело имеет серьёзное общегосударственное значение. Беспредельно преданная мужу, она обижалась, что Цотнэ не спешит поделиться с ней тайной, не советуется, как было принято у них, и не просит помощи. Ведь он неоднократно испытывал свою верную супругу, которая умела и сохранить тайну, и подать хороший, разумный совет. Сколько раз Краваи была посредницей между Цотнэ и его врагами и добивалась мира! Сколько раз завоёвывала она сердца противников Цотнэ своей проницательностью, женственностью, добротой, обаянием и безболезненно улаживала трудные дела. А теперь какая-то тяжёлая забота нависла над Цотнэ, и он потерял покой. Днём не справляется с тревогой, а ночи проводит без сна. Теперь он больше всего нуждается в добром советчике, а ведёт себя так, будто нет возле него Краваи и не готова она ради счастья мужа на любую жертву! Внимательная супруга видела и то, что Цотнэ тяготит его собственное молчание. Два или три раза, оставшись наедине с женой, он собирался что-то сказать, даже начинал иносказательный разговор, хотел даже взять с неё клятву сохранить всё в тайне, но потом как будто одумывался и переменял предмет разговора, начинал говорить совсем о другом.
«Видно, он поклялся на иконе не выдавать тайну», — заключила, наконец, Краваи, и её обида на мужа улеглась.
…Армянский купец Мартирос явился к Цотнэ, будто нарочно был вызван.
«Верю, богу угодно направить наше дело по правильному пути, и это он прислал ко мне его, как раз вовремя», — решил правитель Одиши, выходя приветствовать торговца.
— Привет Мартиросу! Сколько времени ты не бывал за Лихским хребтом! Добро пожаловать, Мартирос, добро пожаловать!
— Мой низкий поклон и привет правителю Одиши и визирю грузинского царя!