Цотнэ, или падение и возвышение грузин
Шрифт:
— Может быть, так и надо, — очнулся от дремоты Цихисджварели. — Может быть, и винят нас, но мы ведь не в силах что-нибудь сделать!
— Мы их хозяева и обязаны заботиться о них.
— Обязаны, да ведь не в силах!
— Может быть, найдутся и силы. Но никто не думает об этом.
— Думай не думай, выше себя не прыгнешь, от монгольского ига не избавишься.
— Надо избавиться, мой дорогой Кваркваре! — тихо сказал Цотнэ, со стоном приподнимая от подушки голову. — Должны избавиться и восстановить единство страны. Вы же видите, что, глядя на нашу разобщённость, все, кому не лень, разоряют нас.
Кваркваре и Саргис поглядели друг на друга, потом оглянулись назад: не слышит ли их кто-нибудь из ратников. Воины были далеко и оживлённо разговаривали.
— С монголами шутки плохи, князь. По своей воле они от нас не отвяжутся, а сил у нас нет, — почти шёпотом проговорил Кваркваре.
— Всё равно гибнем…
— Это так… Гибнем, уничтожаемся…
— Так лучше умрём хоть за своё дело, а не за Аламут.
— Хочешь, чтобы мы совсем вымерли, исчезли с лица земли?
— И без того постепенно вымрем. Не миновать нам гибели. Если же решимся, сплотимся, встанем плечом к плечу, тогда не так просто будет нас уничтожить.
— Не знаю… может быть. Надо обдумать, — нерешительно согласился Саргис Тмогвели. — Вы ещё молоды. Кровь в вас играет. Я больше вас пролил крови, воюя с монголами, и знаю их лучше вас. В мире нет больше силы, способной их одолеть!
— Стоило бы попытаться…
— Как можно судьбу всей страны и народа отдавать на волю случая… Мы не имеем права…
— Значит, сложа руки, взирать, как нас постепенно уничтожают?
На дороге показались крестьяне, и князья прервали разговор.
Навстречу войску бежали дети. Вся деревня вышла встречать возвращающихся с войны. Кони остановились.
Сначала дети окружили отвоевавшихся ратников, потом кинулись женщины, начались объятия и поцелуи, расспросы, плач и стенания. Кто-то запричитал, кто-то заголосил, кто-то в обмороке упал на землю.
— Куда делся мой Шалиа? — причитала женщина с расцарапанным лицом и теребила виновато понурившего голову ратника.
— Зачем я дожила до этого дня! — выла другая. Старики шапками утирали текущие слёзы.
— Какими глазами ты смотришь на меня, сам вернулся, а моего Амирана оставил там…
Кваркваре, оглянувшись на Цотнэ и Саргиса, тихо проговорил:
— Глядя на их горе, и я готов зареветь. Поедем скорее, — и тронул с места коня.
— Таков твой ответ? — причитала вдогонку женщина охрипшим от рыданий голосом. — Ты, как хан, разъезжаешь на коне… Когда гнал наших детей на бойню, заботился, чтоб никто не остался, а возвратить их домой не твоя забота!
— Сами вернулись к своим семьям. Чужое горе им нипочём!
Князьям легче было бы провалиться сквозь землю, чем слушать всё это. Оскорблённые, понурив головы, очи погнали коней, чтоб поскорей убраться.
Длинная вереница возвращающихся понемногу таяла и редела. Ратники расходились по своим деревням. Оставшихся сопровождали стенания вдов и сирот, и эти стенания делали ещё более несчастными и без того утомлённых и обессилевших людей. Уже никого не радовало возвращение. Едва волоча ноги, они тащились по бесконечной дороге, будто вместо встречи с родными и близкими их ожидало страшное судилище.
На одном из поворотов Цотнэ и Саргис простились. Обнялись. Саргис повёл своих людей по Тмогвской дороге.
Проехали ещё немного. Цотнэ поглядел на склонявшееся к закату солнце.
— В Цихисджвари, наверное, не приедем до темноты.
— И хорошо. Ночью тихо разойдутся по домам. Хоть не увидим, что будет твориться в семьях, в которые не вернулись…
— Да, но завтра ведь рассветет… Куда мы денемся завтра от их причитаний и упрёков?
— Некуда нам деваться. Должны терпеть.
— До каких пор?
— До самой смерти. Как видно, мужчина для того и рождается, чтоб испытывать и терпеть невзгоды.
Во дворце правителя Одиши радостным вестником счастливого возвращения князя явился Гугута.
Обрадованная Краваи щедро наградила гонца и устроила пир. На другой день она сама обошла семьи аламутских ратников, выразила соболезнование вдовам и сиротам, одарила и утешила их. Она не удивилась, что муж задержался в семье Цихиеджварели, но когда на следующий день Гугута обмолвился о нездоровье Цотнэ, Краваи заволновалась. Начала расспрашивать Гугуту, но ничего от него не добилась. Теперь она не могла уже успокоиться и начала спешно готовиться к отъезду. Боясь участившихся на дорогах разбоев, она взяла отряд отборных воинов и на рассвете отправилась к Самцхе.
Утомлённые долгой дорогой, они миновали Ркинисджвари и, прежде чем выехать на равнину, решили отдохнуть на постоялом дворе.
Конь Краваи расковался, и его отвели в ближайшую кузницу, остальных коней развьючили и пустили пастись.
Госпожа приказала расстелить на траве синюю скатерть. Подали завтрак. Краваи ещё не успела расположиться на подушке и, осенив себя крестом, разломить хлеб, как внизу, из долины, поднялись всадники, спешились у кузницы и подняли галдёж.
— Монгольский отряд!..
У Гугуты кусок застрял в горле.
— Это кто, грабители? — спросила, побледнев, Краваи. — Я лучше удалюсь, а вы постарайтесь побыстрее собраться в путь, — приказала она спутникам, отряхнула полу и пошла к корчме.
Спутникам было не до еды, они тоже поднялись и стали убирать со стола.
— Эй, вы! — издали окликнул их монгол с плёткой в руке.
Монгольский сотник, размахивая плёткой, подошёл к грузинам и подбоченился:
— Мы, кажется, вовремя подоспели. С утра ни крошки не было во рту! Что, обиделись? Помешали мы вам?