Цотнэ, или падение и возвышение грузин
Шрифт:
— Как можно обижаться? — по-монгольски ответил один из одишцев.
— Ну, а если не обиделись, садитесь с нами, закусим! — Сотник устроился на подушке госпожи и позвал остальных.
Монголы подбежали трусцой, расселись на траве и как голодные грифы набросились на еду.
— Вина! — приказал сотник, набивая рот пищей.
Гугута подал знак, юноша наполнил чаши.
Сотник рукавом вытер засаленные губы, зажмурившись, приник к чаше и, не отрываясь, её опорожнил. Мгновение он наслаждался вкусом вина, довольно улыбаясь. Он громко причмокнул, открыл глаза и бросил на скатерть пустую чашу.
— А вы почему не едите и не пьёте? — рявкнул он на Гугуту.
— Не извольте беспокоиться! — едва выговорил Гугута и поднял чашу.
Монголы ели, не поднимая головы, опорожняя чашу за чашей, и вскоре опьянели.
— Кто была эта красивая женщина? — спросил наевшийся и захмелевший сотник.
— Супруга начальника тумена, тёмника Цотнэ Дадиани, — с трудом ответил Гугута и наполнил чашу.
Монгол немедленно опорожнил её, сощурил и без того узкие глаза и, лукаво улыбаясь, уставился на Гугуту.
— Она не придёт сюда?
Гугута притворился, что не слышит, подлил вина сотнику и пододвинул к нему еду.
Сотник поднял чашу, пихнул в рот кусок и хотел что-то сказать, но подавился и закашлялся.
— Дзуку, — тихо сказал Гугута юноше, подавшему вино, — ступай скажи госпоже, пусть сейчас же садится на коня.
Дзуку мотнул головой.
— И ты езжай… Если всё обойдётся, мы вас догоним.
Сотник не переставал кашлять.
— Выпей! Вино прочистит горло, — сказал Гугута, подвигая полную чашу.
Монгол выпил, ему полегчало, но потом новый приступ кашля чуть не вывернул ему все внутренности. Покрасневший, как рак, сотник покрылся потом. Он ещё выпил вина, глубоко вздохнул и наконец почувствовал облегчение.
— Кто-то попрекнул меня куском, и он встал у меня поперёк горла, — буркнул он, утёрся рукавом и опять приступил к еде.
Основательно захмелевшие монголы галдели, не давая сказать друг другу слова.
Гугута сидел, как на иголках, одним глазом поглядывая на дорогу.
— Значит, эта женщина к нам не придёт? — спросил сотник и поднял чашу.
— Она нездорова, — проговорил Гугута и, обернувшись, увидел, что за деревьями промелькнули два всадника. Гугута узнал кобылу госпожи и поднялся на ноги.
— Пей, хорошее вино! — улыбнулся он сотнику и протянул чашу.
Сотник уже не нуждался в поощрении, тотчас выпил и тоже встал.
— Как это говорят мусульмане? Если гора не идёт к Магомету, то Магомет должен подойти к горе, не так ли?
— Так говорят…
— Если ваша госпожа не удостоила нас, то мы сами пожалуем к ней! — пьяный сотник облокотился на плечо Гугуты и спотыкаясь пошёл к корчме.
Гугута дал знак своим людям быть наготове и завёл сотника в комнату. Пьяный монгол опустился на постель.
— Где женщина? — буркнул он и растянулся на кровати.
— Сейчас приведу, — сказал Гугута, выходя из комнаты. Он запер дверь на замок и опустил ключ в карман.
Остальные монголы ещё бражничали. Спутники Краваи сели на коней и, следуя друг за другом, осторожно покинули корчму.
На взмыленном коне примчалась Краваи в дом своего отца. Спешившись, она бросила повод и, шатаясь, пошла к встречающим её людям. Перепуганная, она еле дышала, ей хотелось плакать. Теперь, когда опасность миновала, когда её обнимали и утешали, она не смогла уже сдержаться и, не справляясь с усталостью, бессильно опустилась у порога.
Наконец она пришла в себя и рассказала дяде своё приключение. Весь цихисджварский дворец всполошился и поднялся на ноги.
Кваркваре приказал седлать коней и скакать на помощь спутникам Краваи. Он вооружился и сам уже собирался вскочить на коня, как к воротам подъехал Гугута с одишцами.
— Мы мчались во весь опор, но госпожу догнать не смогли. За это время, наверное, освободился запертый в корчме сотник и теперь гонится за нами. Нам здесь оставаться нельзя, навлечём на вас беду. Сейчас мы сменим усталых лошадей и двинемся в Одиши.
— Что ты говоришь? Кто тебя отпустит среди ночи! — обиделся Цихисджварели.
— Если придут монголы и увидят нас здесь…
— Как придут, так и уйдут. Не впервые приезжают! — насупился Кваркваре и приказал начальнику крепости: — Подайте ужин и устройте одишских гостей!
Всё семейство Цихисджварели было на ногах. Полночь миновала, но никто не ложился спать, каждую минуту ждали появления монголов.
Краваи, не раздеваясь, сидела у изголовья Цотнэ. Соскучившись по мужу, она по-детски лепетала, рассказывала обо всём происшедшем и в который раз благодарила бога за спасение Цотнэ.
— Ты спасся, ты уцелел на войне, остальное пустяки. Излечим тебя. Поухаживаем за тобой и поставим на ноги.
— Сколько грузин погибло там не в бою, а скончалось от заразных болезней! Плохая вода в тех местах. Грузины гибли от воды и лихорадки!
— Слава господу, вернулся живым… В будущем году, наверное, нас оставят в покое, кончатся наши страхи.
— Эх, Краваи, кто нас оставит в покое. Нет нам спасения, пока мы под монголами. Аламутская война кончится, начнётся новая резня. Они ведь войной живут, ни о чём другом и не думают.
На дворе раздался шум. Краваи подошла к окну.
— Женщины, заходите в дом! — тихим голосом распорядился Цихисджварели. — Ворота не открывать.
Побледнев, Краваи взглянула на Цотнэ. Князь, опершись на локоть, дрожал всем телом, лицо его стало мертвенно-бледным.