Дальние снега
Шрифт:
— Меня… рядом с Сандром…
Плиты снова надвинулись на ее глаза, и Нина Александровна, даже радуясь, возвратилась к прерванным мыслям.
Время — горный поток…
…Одиннадцать лет назад, ей тогда было тридцать четыре, она целый год прожила в Петербурге у Прасковьи Николаевны. Нельзя сказать, чтобы ей никто не нравился из блестящего окружения. Но что могла Нина поделать, если сердце и душу ее заполнил Сандр? Ей не понадобились келья, одежда монахини, чтобы выполнить свой обет. Его легко было выполнить. Она всегда была с Сандром. Не замуровывая себя, благодарно принимая посвящения, знаки
Да она и не хотела такой новой жизни, которая вытеснила бы из сердца ее Поэта.
Жалела ли она когда-нибудь, что именно так распорядилась собой?
Никогда!
Часы в столовой пробили трижды.
Нина Александровна легко, без напряжения открыла веки и прямо перед собой увидела Мтацминда в лучах солнца. Наконец-то она будет неотделима от Сандра…
Яркий свет, навсегда отстраняя мрак, разлился перед ней, проложил сияющую дорогу к гроту на горе.
Дальние снега
Глава первая
КАНУН
Свободной волею влеком
К тому, что выше всех наград…
— Каша заварена! — воскликнул почему-то по-итальянски капитан лейб-гвардии уланского полка Александр Якубович. В его устах это «fatta frittata!» прозвучало грубо.
Кондратий Рылеев бросил на Якубовича быстрый, осуждающий взгляд. Вульгарное, по его мнению, выражение никак не вязалось с тем, что происходило сейчас. Тонкими пальцами Рылеев поправил компресс на горле — у него была отчаянная ангина.
У Рылеева большие вдумчивые глаза с длинными темными ресницами, мягкие, негустые каштановые волосы спускаются на невысокий лоб, завиваются возле ушей, стекают редкими бакенбардами. Во всем облике Кондратия сохранилось что-то юношеское, чистое: восторженность, порывистость легко воспламеняющегося человека, готового на самопожертвование, не способного на двоедушие.
Тот, кто с ним учился еще в кадетском корпусе, знал, что Кондрат брал на себя вины товарищей, считая их честь своею, с малых лет ненавидел ложь, несправедливость и, как говорил о нем не без оснований его друг Николай Бестужев, был «мучеником правды».
Получив звание подпоручика артиллерии, он ушел в отставку и сначала служил в Уголовной палате, где старался защищать законность, а затем правителем дел Российско-Американской компании.
…Но каша действительно заварилась. Три недели назад, в Таганроге, нежданно скончался от горячки сорокавосьмилетний император Александр I. В Санкт-Петербурге известие об этом получили во время молебствия за здравие обожаемого монарха в большой церкви Зимнего дворца.
Столица низринулась в траур: служили в церквах панихиды с утра до ночи, закрылись театры и увеселительные заведения, музыка не играла на воинских разводах, облеклись в черные платья дамы. Свадьбы проводились без танцев,
Российский престол должен был унаследовать старший брат покойного — Константин Павлович, сидевший наместником в Варшаве. Петербургский генерал-губернатор Милорадович развесил по столице извещения: «Приведение к присяге на верноподданническую Его Величеству императору Константину Павловичу верность будет продолжаться сего числа всяких чинов и звания людей, для чего после литургии все церкви будут отворены».
Константину успели присягнуть Государственный совет, Синод в полном составе. В витринах магазинов выставили портреты Константина с подписью «Император всероссийский». Сенат разослал повсеместно присяговые листы на имя императора Константина, а Синод — формы по епархиям о порядке поминовения на ектениях. Курьеры поскакали во все концы России с бланковыми подорожными нового самодержца, присутственные места с того же дня начали производить дела от его имени.
Все это продолжал ость уже 16 суток, когда вдруг стало известно, что Константин от престола отказался. Трудно точно сказать, отчего это произошло. Может быть, боялся повторения судьбы удушенного заговорщиками отца Павла и спокойнее ему было продолжать сидеть в Варшаве. Может быть, понимал, что его жене — польке Шанетте Грудзинской из-за недостаточной родовитости не стать императрицей, да и детям ее — наследниками. А скорее всего, знал, что брат Александр оставил, не без просьбы его, Константина, тайное завещание о передаче трона Николаю.
Но пока шли нервозные обсуждения ситуации в царской семье, пока мотались фельдъегери из Петербурга в Варшаву и обратно, многие уже присягнули Константину.
Завтра утром предстояла переприсяга. А пока возникшее междувластие создало для тайного общества, уже существующего несколько лет, благоприятную обстановку.
— Сейчас или никогда! — взволнованно воскликнул князь Оболенский, и лицо его заполыхало. — Если мы упустим этот момент, то заслужим во всей силе имя подлецов!
Собравшимся у Рылеева стало известно, что кто-то уже донес о тайном обществе претенденту на царский престол Николаю Павловичу. Рылеев отказался назвать имя доносчика:
— Он мне признался, но я дал слово сохранить тайну.
Двадцатилетний поручик егерского полка Яков Ростовцев добился аудиенции у Николая Павловича и умолял его не брать власть в свои руки: «Против вас таится возмущение. Оно вспыхнет при новой присяге. Но ни одного имени я назвать не могу». Николай Павлович обнял его и облобызал: «Спасибо, друг!»
Вот об этом Ростовцев и рассказал Рылееву.
— Кто этот негодяй?! — стал настойчиво допытываться Якубович.
Он высок, худощав, широкоплеч. Лицо смуглое, огрубелое, с раздвоенным подбородком. Темная шелковая повязка пересекает лоб — Кавказ оставил метку. Горцы называли его «Якуб — большая голова» и пугали им своих детей. Сросшиеся на переносице темные брови, огромные усы придавали его лицу свирепое выражение.
— Я пристрелю его!
— Сейчас дело не в нем, — отвел угрозу Рылеев, — теперь или никогда!