Дальние снега
Шрифт:
— Девятый год ломаю.
— А до армии кем был?
— Крестьянин его сиятельства князя Прозоровского.
— Ну и как крестьянам под барином жилось?
Панкрат почему-то почувствовал доверие к этому офицеру:
— Врать не стану. Барина мы в деревне, почитай, и в глаза не видали. А управитель, поверите ли, сущий кобель, с цепи спущенный. Он меня и в рекруты без очереди забрил.
— Как же так?
— Да вот так. Очередь была Мельникова сына Степки, так тятька его управителю подарок поднес, тот и сдал меня.
— А в деревне у тебя кто остался?
— Баба и две девки-маломерки: Настька и Фроська. Бьются, как слепые козы об ясли.
Бестужев посмотрел на солдата сочувственно и подумал, что разговор, кажется, получается душевный.
— Ты, Панкрат, слышал, что завтра предстоит новую присягу принимать?
— Так точно.
— А не задумался, что же это получается: двадцать дней назад вы целовали крест на верность Константину, а теперь хотят, чтобы присягали Николаю. Обман ведь.
— Не могем знать, ваше высокородие, — ответил Панкрат, все еще осторожничая.
«Вот тебе и душевность! Как же его расшевелить?!»
— Так вот знай, — сказал Бестужев, — император Александр в своем завещании вдвое скостил вам срок службы. А то завещание скрывают. И еще там написано, чтоб крестьяне вольными людьми стали.
— Мать честная! Дожили! — с изумлением и восторгом воскликнул Панкрат.
— Ты об этом и товарищам расскажи. Если на своем будете стоять — выйдет вам воля. А коли новому царю изменно присягнете, так он и вовсе завещание упрячет — и концы в воду… Завтра придут к вам люди, поведут за собой на площадь, так вы смело идите волю добывать.
— Спасибо, ваше высокородие, что глаза открыли, совет дали. Беспременно и другим о том расскажу.
Вдали показался развод.
— Ну, прощевай, — сказал Бестужев и быстро зашагал к гвардейскому экипажу.
Хорошо, если и там все так пойдет. Каждый честный человек прекрасно видит мерзость российского рабства. Солдаты превращены в каторжан, особенно в аракчеевских военных поселениях, куда их записывают насильно, где они к тому же работают в поле, кормя себя, и где особенно процветают шпицрутены и мордобой. Рылеев прав, при неудаче на Сенатской надо отступать к Новгороду, к этим поселениям, и поднять их… Если революцию возьмет на себя армия, без народа, не прольется ни капли крови.
Глава вторая
СЕНАТСКАЯ ПЛОЩАДЬ
Звезда отважных! Ты зашла,
И снова побеждает мгла.
Но кто за радугу свобод
И слез и крови не прольет?
Переночевал Николай Бестужев у лейтенанта Арбузова — дом офицеров стоял во дворе, недалеко от казарм. Собственно, ночевки никакой не получилось, они проговорили всю ночь напролет.
Бестужев, конечно, знал, что в гвардейском экипаже есть небольшая тайная организация, куда входили мичманы братья Беляевы, Дивов, еще несколько человек. Они даже выработали свой республиканский устав, начинавшийся словами о свободе и равенстве.
— Как вы думаете, выведут ротные своих на площадь? — спросил Бестужев у Арбузова.
Он сидел в жарко натопленной комнате в одной белоснежной рубашке, вправленной в брюки, а лейтенант разложил на столе два пистолета, кинжал и саблю.
— Выведут, — свел Арбузов на переносице светлые пушистые брови, — а не выведут они, так мы выведем. Якубович вот-вот должен прийти. Его здесь уважают… — Он положил руку на один из пистолетов. — Если будут брать, даром не дамся!
Комната освещена карсельской лампой: под розовым колпаком потрескивало деревянное масло. Лампа свешивалась с потолка на цепочке из колец, и лицо Арбузова, и без того молодое, в этом свете лампы выглядело совсем юным. И весь он — белобрысенький, с нежной кожей лица, с грустными продолговатыми глазами — вызывал сейчас у Николая братскую нежность, участие и тревожную мысль — что уготовано ему завтра?
Пока Арбузов точил на оселке саблю, Бестужев внимательно осмотрел пистолеты — они были в полной исправности и попахивали свежей смазкой.
— Пули и порох для них готовы, — словно успокаивая, сказал лейтенант.
За окном предутренне зарозовело небо. Во дворе раздалась команда побудки. Матросы выскакивали из казарм, на ходу заправляя шинели — строились для присяги.
Впереди стоял, как определил Бестужев, батальон капитан-лейтенанта Козина, постукивая сапогами о каменные плиты. Над строем повисло облачко от дыхания.
— А вон у проходной ваш брат, — с удивлением сказал Арбузов.
Мичман Петр Бестужев служил при адмирале фон Моллере. Сейчас он напряженно всматривался в глубину двора, наверно, хотел видеть старшего брата.
— Пойду приведу, — встал Арбузов и, надев шинель, сбежал по ступенькам во двор.
У проходной двое матросов из роты Арбузова пытались незаметно проскользнуть мимо своего командира.
— Вы куда? — остановил их лейтенант.
Матросы замялись, но, видно, доверие к ротному взяло верх и один из них — курносый, толстогубый — покосившись на часового, тихо сказал:
— Мы, ваш бродь, на Сенатскую — поглядеть, собираются ли?
Арбузов одобрительно улыбнулся:
— Ну, бегом! И сразу назад, доложить. — Спросил у Петра Бестужева: — Вы не брата ли разыскиваете?
— Так точно.
— Пойдемте за мной.
Он привел мичмана в свою комнату. Николай Александрович встревоженно посмотрел на Петра. Он, видно, бежал, взмок, лицо его раскраснелось.
— Что случилось?
— Кондратий Федорович наказал передать: только что был у него капитан Якубович, он заболел и не сможет прийти в экипаж. Тебе поручено выводить матросов на Сенатскую.