Даниил Московский
Шрифт:
С Олексой ещё два гридня. Третий день в пути, обо всём переговорили. Князь Константин впереди едет, в седле скособочился, у него, видать, свои мысли.
Чудно Олексе — зачем московский князь рязанского в темнице держал? От боярина Стодола слышал, за Коломну князья спорили. А о чём говорить, когда Москва Коломной овладела?
Гридин считает, жизнь княжеская слишком суетная. Неймётся князьям, друг против друга злоумышляют, войны ведут, норовят землицы у соседа урвать, смерда пограбить. Ко всему татар с собой приводят...
Размышляет
Задаёт себе Олекса вопрос, а ответа не находит. Чаще думает гридин о Дарье... Его, Олексу, в Москву дед Фома привёл, а Дарью судьба из Владимира в Тверь вела, а оттуда в Москву, и всё для того, чтоб они встретились. Разве не счастье это?..
О счастье Олекса слышал в юные годы от кузнеца. Как-то забрели они со старым гусляром в Чернигов, и на ночлег пустил их кузнец. Кузница его стояла за воротами города, вросшая в землю, крытая дёрном. Гарью тянуло в открытую нараспашку дощатую дверь.
Кузнец поделился с гостями хлебом и луком, а из бадейки, стоявшей в углу, почерпнул квасу. Дед Фома заметил:
— Скудно живёшь, мастер.
Снял кузнец кожаный фартук, поправил волосы, перетянутые ремешком, промолвил:
— Это, дед, с какой стороны подходить, коли с живота, может, ты и прав. А я вот жизнью своей счастлив, людям добро несу. Бедный аль богатый что подаст за мой труд, и ладно. Всё едино нагими родились, обнажёнными и в могилу сойдём...
На пятый день издалека увидел Олекса главы рязанских церквей, стены кремлёвские. Рязань открыла князю Константину Романовичу ворота...
В пути подстерегла Олексу беда. Под Коломной хворь с ним приключилась. Горит гридин огнём, и всё у него плывёт, как в тумане.
В какую-то деревню въехали, Олекса с коня сошёл и, едва несколько шагов сделал, упал. Не слышал, как его в избу втащили, на лавку уложили, и, велев хозяевам выхаживать гридня, товарищи уехали.
Врачевала Олексу старуха, травами всякими поила, даже кровь отворяла, и только на десятый день гридин в себя пришёл. Обрадовалась старуха, а к вечеру вернулись и хозяин с сыном.
— Ожил? — спросил старик. — Мы, грешным делом, думали, не жилец. Теперь день-два — и на ноги встанешь. Коня твоего сохранили...
Накануне отъезда Олекса сидел за столом. Старики трапезовали, а гридин долго смотрел на хозяйского сына. Был он крупный и сильный, малоразговорчивый и добродушный. Звали отрока Петрухой, и Олекса спросил:
— Не отправиться ли те, Петруха, со мной на Москву? Князю Даниилу такие воины нужны.
Старик ложку отложил, на гридня из-под густых бровей покосился. Недовольно заметил:
— Ты, гридин, Петруху не искушай. Он смерд, пахарь, и его дело землю обихаживать. Ты вот от земли отошёл, он уйдёт, другие побегут, а кто хлеб растить станет? А без хлеба, гридин, как жить? Так что у Петрухи судьба ратая.
Накануне отъезда Олекса пробудился затемно. В избе горела лучина и пахло свежеиспечённым хлебом. Этот дурманящий хлебный дух живо напомнил гридню Дарью. С радостью подумал о предстоящей встрече...
Провожали Олексу деревней. Старуха положила в суму хлеба, а когда гридин в стремя ступил, отёрла слезу:
— Прикипела к те, ровно к сыну.
А старик заметил:
— Ты, отрок, не обессудь, что Петруху не отпустил, его удел пашню холить...
Застоявшийся конь легко нёс гридина лесами-перелесками. Ближе к Москве потянулись сосновые и берёзовые леса. Места ягодные, грибные. Глаза Олексы часто натыкались на целые семьи. Мясистые, не тронутые червями, они красовались тёмными и красными шапками. Не баловал, по всему, эти края грибник. Деревни редкие, малолюдные, земля конями ордынскими избита. Не успеет смерд хозяйство поднять, как коли не Орда налетит, так баскак заявится... И в поисках спасения уходил люд в глубь лесов.
О приближении деревни Олекса судил по редким хлебным полям. Они начинались у самых изб. Время осеннее, и поля щетинились жнивьём.
Близилась зима. Прижухлая листва, налившиеся алым соком кисти рябины.
О близости зимы говорили прохладные утра, только к обеду выгревало солнце. Оно ходило низко в небе, и едва выберется из-за Москвы-реки, как тут же спешит укрыться где-то за дальними лесами.
В дороге Олекса думал о Дарье. Ежели прознала она о его болезни, видать, думает, что и в живых Олексы нет. Да и как иначе, коли месяц густарь на исходе, листопаду начало, а Олекса всё не возвращается.
А может, позабыла его Дарья? И, подумав о том, гридин торопил коня. Ему не терпелось поскорее оказаться в Москве...
Вырвавшись из московского плена, князь Константин Романович потребовал созвать съезд. Съехались удельные князья в Дмитрове, но прежде чем съезд начать, уселись за общим столом, уставленным обильной едой, друг на друга поглядывают. Но вот поднялся старейший по годам смоленский князь Святослав Глебович, из-под седых бровей повёл взглядом:
— Поднимем, братья, кубки с мёдом сладким, и пусть не будет меж нами распрей.
Не успели князья к кубкам приложиться, как возмущённый голос Константина Романовича остановил их:
— О каком согласии речь ведёшь, князь Святослав Глебович, когда Даниил нож мне в спину всадил!
Загудели разноголосо за столом, кто в поддержку, кто против. Однако кубки осушили и спор продолжили. Тверской князь за Москву голос подал:
— Малый удел у князя Даниила, а у него два сына в возрасте, им самим скоро наделы выделять.
— Так ты, Михайло Ярославич, считаешь, за счёт Рязани? Коли ты такой добрый, от Твери оторви.