Дефицит
Шрифт:
Короче говоря, Алик подписал заборные листы на две шестьсот. Он верил Мусаевой больше, чем самому себе. И пошел работать.
Но куда подевался Вах, какая-такая командировка? Он же продавец, а не снабженец. В отпуск Вах собирался в конце лета, а сейчас только начало. Как бы так не вышло, что после своей командировка липовой Вах не ушел в отпуск, тогда и свадьбу как следует не подготовишь. Кто теперь достанет Алику джинсы сорок шестой, второй рост? Без Ваха прямо-таки как без рук. Вертеться за прилавком Алик привык один, но теперь с бумагами придется дело иметь, всякие сальдо-бульдо. Тяжело стало Алику, и Мусаева пошла навстречу, оформила помощником продавца своего племянника, здорового амбала, молодого, но волосатого на руках, на груди,
— Ты джинсы не можешь достать? — спросил его Алик между делом. — Сходи, поищи фарцов, богом прошу, сорок шестой…
Амбал даже договорить ему не позволил:
— Я на работе, понял? Зачем «сходи-поищи», я тебе не шестерка.
А сам Алик не может вырваться, свободной минуты нет, да теперь еще две шестьсот повисли, надо их отрабатывать, касса ждет-не дождется. После работы он поехал домой к Ваху, узнать в чем дело, там жили какие-то гости из Тбилиси, вся квартира была заставлена до потолка одинаковыми ящиками, пахло фруктами; гости сказали, что Вах уехал с девушкой на Черное море, и тут дураку ясно, что вернется не скоро, а если пораскинуть мозгой и кое-что сопоставить, то — совсем не вернется.
Ладно, до свадьбы Алик потерпит, осталось не так уж много, а там придется искать другое место, без Ваха сразу стало плохо, по всем швам затрещал не только винно-водочный отдел, но, кажется, и весь 7/13…
Понедельник тяжелый день, но этот в жизни Алика оказался самым тяжелым из всех понедельников. Прямо с утра Мусаева позвала его в кабинет, закрыла дверь на ключ изнутри, села за стол и поставила на него свои голые локти.
— Ответственное дело надо решить, Алим. — Глаза у нее желтые, как у кошки, лицо круглое, прическа гладкая, сильно она на кошку похожа и говорит мягко, мурлыкает: — Очень ответственное дело, Алим. Тебя касается, меня касается, всего нашего трудового коллектива касается. — Она выложила перед Аликом целую кипу заборных листов. — Надо подписать, дорогой, а потом покроем. За счет дефицита.
Если бы на Алике не висели две шестьсот, он бы подписал, не глядя, но — висели, и еще он теперь не один, а с Жанной. Алик молча взял пачку обеими руками, перебрал один за другим все листы, голова у него башковитая, не нужны ему ни счеты, ни электронные калькуляторы, быстро подсчитал все и получилось ни много ни мало — сто тринадцать тысяч с какими-то там рублями. А товара на такую сумму и близко нет. Откуда такой бешеный остаток? Когда он вырос?..
Не хотел бы он вспоминать про тот скандал Ваха с Мусаевой, но теперь волей-неволей пришлось вспомнить. Обычно разговор Ваха с Мусаевой был спокойным, деловым и коротким, но в тот раз бубнящие, сердитые их голоса привлекли внимание Алика, тем более, что и его имя было помянуто раза два-три. Он вышел в коридор, непривычно было слышать здесь базарную ругань, будто Вах собирался ее зарезать как минимум. Горячий человек Вах, грузин, но и Мусаева, хотя и не грузинка, тоже кавказская женщина, нашла у них коса на камень. Алик, сам не зная, зачем, потянулся на скандал, подошел к двери и услышал, как Вах кричал: «Сначала ты положишь, а потом я положу!» — ему нипочем, он с ней, как с Розой, в гробу видел ее заслуги, даже прокурора ее не боится. Впрочем, Алик знает, Вах может никого не бояться, есть у него для этого оч-чень веские основания. На крик Ваха Мусаева заговорила потише, все пыталась убедить его: «Ты подпишешь, а я тебя в психбольницу положу, там у меня знакомый врач, дадут справку, что невменяемый и все». Но Вах не соглашался: «Сама иди в психбольницу! Положи свои восемьдесят, тогда и я положу свои сорок». Тут и думать нечего, речь у них шла не о копейках. Теперь выходит, Вах листы не подписал и укатил с девушкой на Черное море, а Мусаева взялась Алика обрабатывать, хотя прежде Алик никогда ничего не подписывал,
Впрочем, как это не подписывал? А две шестьсот на той неделе? Тоже сумма, она еще не покрыта, а ты давай уже новые листы подписывай, «ответственное дело надо решить», а сумма такая дикая. Опять вспомнил, как Вах оскорблял отличника торговли, да и как ее не оскорблять, если она, заведующая, должна своему магазину восемьдесят тысяч, шутка ли?!
— Я тебе честно скажу, Алим, мы с тобой попали в критическое положение. Вахтанг не в командировке, он позорно сбежал. Он должен магазину сорок пять тысяч. Кое-что я должна, кое-что ты должен. Подпиши листы, иначе нам с тобой будет плохо. Вахтанг подлец, сильно нас подвел, но ты не такой, Алим, я тебя знаю, ты честный человек.
Алик только вздохнул и опустил голову.
— Мы покроем, — сказала Мусаева обещающе, — за счет дефицита. На базе есть твердая договоренность.
Он бы подписал, если бы… Много сейчас у Алика всяких-разных «если бы» — если бы не собрался жениться, если бы он не слышал тогда скандала с Вахом, если бы Мусаева не стала бы в его глазах драной кошкой, которой хозяин дает пинка.
— Не буду подписывать, — сказал Алик. — Просить бесполезно.
Вот вам и безотказный.
— Да чего ты испугался, Алим? Все гладко пройдет. В крайнем случае я тебя в психбольницу положу, у меня там свой врач, доцент, близкий родственник.
— Зачем мне ваш врач-доцент? Я жениться хочу, заявление подал, на свадьбу вас пригласил, зачем мне психбольница?
— Правильно, зачем? Давай так подпиши. Ты не мальчик, Алим, жениться собрался, я тебе всеми силами помогу.
— Не надо. Сказал — не просите. Бесполезно! — И ушел за прилавок.
Вечером, после закрытия, когда Алик уже переоделся, в подсобку вошли трое — муж Мусаевой, его личный шофер и амбал племянник.
— Разговор есть, — сказал муж Мусаевой. — Садись.
Алик послушно сел на ящик из-под пива.
— Ты меня знаешь? — Муж Мусаевой ткнул себя пальцем в грудь. — Я прокурор.
Алик озадаченно молчал, прикидывая, чем может дело кончиться. Шофер сказал:
— Встань, когда с тобой старший говорит.
— То садись, то встань, — проворчал Алик. — Много начальников. — Однако встал, прицелился, как шмыгануть к двери, если они вслед за языком пустят в ход кулаки.
— Если заборный лист не подпишешь, в тюрьму пойдешь. По трем статьям — семьдесят вторая, часть вторая…
Минут пять муж Мусаевой втолковывал Алику, какая жизнь ему «карячится» — веселая, в общем, жизнь, двенадцать лет он будет ходить на охоту каждый что ни на есть день, притом налегке, поскольку ружья будут носить сзади ребята с красными погонами, — вот такую приблизительно картину нарисовал ему прокурор.
Алик пытался ему объяснить, что остаток неимоверно большой, сам он тут не виноват нисколько, к делу он не причастен, закон должен быть на его стороне, зачем товарищ прокурор толкает его на преступление? Если Алик не подпишет, то срок ему то ли будет, то ли нет, а вот если подпишет, то уж будет наверняка, а он не брал эти тысячи, да и зачем брать, он жениться хочет, у него невеста есть, девушка, — короче, все им объяснил начистоту, откровенно.
— Дисциплина твоя где? — сказал личный шофер. — Заведующая приказ дает, ты должен выполнять, соображаешь? Почему не выполняешь?
Алик молчал.
— Когда подпишешь? — спросил прокурор негромко и веско.
Алик только головой помотал, не желая больше повторяться.
— Отвечай, падла! — повысил голос шофер.
Алик посмотрел на часы. Жанна уже ждет его и беспокоится, а они тут ему лапшу на уши вешают. Он безотказный, что правда, то правда, но когда его оскорбляют, когда ему угрожают и все такое прочее, у Алика появляется характер, и не простой, а железный. Он прекрасно видит, что пришли они заставить его любой ценой, что могут они его отметелить за милую душу, и тем не менее он их в гробу видел. Всех троих в гробу и еще в белых тапочках.