Дефицит

Щеголихин Иван Павлович

— Последнее слово подсудимого, — торжественно сказал Алик, обращаясь к мужу Мусаевой. — Два последних слова: не подпишу!

— Небо в клетку хочешь? Получишь.

Как понял Алик, прокурор обещал ему уже второй вариант веселой жизни — сядешь ты за решетку и, когда глянешь оттуда на небо, то будет оно перед твоим взором в клетку.

— Какое вы имеете право меня заставлять? — возмутился Алик.

Неужели сама Мусаева просила их заняться воспитанием подчиненного ей работника прилавка? Без нее никак не обошлось, иначе откуда бы им знать про заборные листы. Они пришли заставить Алика силой, но не на того напали. Пока не дошло до мордобоя, надо поближе к двери, чтобы вовремя рвануть. Звать на помощь

Алик не может, не тот характер, да и зови не зови, никого уже в магазине нет, Алик сам проверил охранную сигнализацию и уходил последним. Завтра прямо с утра он с глазу на глаз поговорит с Мусаевой и, примерно, в таком же духе, как говорил с ней Вах. А сейчас мелкий шажок к двери, будто переступил с ноги на ногу, и еще шажок. Но тут прокурор сказал по-своему одно слово шоферу, тот широко шагнул к Алику вплотную, и тут Алик четко понял, что шофер — тоже племянник Мусаевой, копия амбала помощника, только постарше; едва успел он понять, что все они родственники, одна шайка, как шофер быстро взмахнул рукой, словно кот лапой на мышь, и вцепился в густые курчавые волосы Алика, не промахнулся и пальцы не соскользнули, с Алика будто начали шкуру сдирать живьем, сразу всю, с головы через спину и до пяток; его так и ожгло всего, в глазах искры, он взвыл. Шофер легко выволок его на середину подсобки, поставил на колени, еще тряхнул и только тогда разжал пальцы. Алик закрыл лицо, стиснул свои скулы руками, рот его перекосило от слез, но он все-таки прокричал:

— К-козлы вонючие! Т-трое на одного! Трусливые шакалы. Не подпишу-у. Вах приедет, перестреляет вас всех!

Если бы они были любителями, то могли бы разозлиться и врезать ему за такие слова от души, но они были профессионалами и знали меру.

— Завтра ты подпишешь заборные листы или тебе крышка.

Вот когда понял Алик, зачем Ваху пистолет в мирные безоблачные дни на вполне мирной торговой работе. Вах с пистолетом почти не расставался, носил его сбоку под мышкой, как в кино, и однажды даже позволил Алику подержать пистолет, но прежде нажал кнопку и вынул обойму, осторо-ожный Вах человек, все знает и все предусмотрит, он и с Мусаевой и со всей ее прокуратурой умел себя поставить. «Зачем он тебе?» — наивно спросил тогда Алик, намереваясь выпросить, у тебя, мол, и так всего полно, а у меня хоть эта игрушка будет. «Для комплекта», — ответил ему Вах солидно…

— Мы предупреждаем только один раз, — сказал шофер. — Понял?

Шерстяной амбал закинул ногу на ногу и, нагло глядя на Алика, вытянул снизу из-под узкой штанины финку, лезвие ее блеснуло рыбкой, и далее амбал, по-хамски осклабясь Алику как последнему слабаку, взялся за лезвие пальцами и, выставив вперед красивую полированную ручку, начал чистить свои ногти, скоблил так, будто чистил молодую картошку. «Почему они меня за щенка принимают? — негодовал Алик. — Или я так похож? Да режьте вы меня, гады, хоть на дунганскую лапшу, а я не подпишу».

— Двадцать четыре часа даем, — сказал прокурор.

— Бежать не думай, дадим всесоюзный розыск, — предупредил шофер. — Сто тринадцать тысяч не шутка. Под землей найдем. Братья наши везде есть, ты знаешь, и в Москве, и на Колыме, и в Казахстане, и в Узбекистане, где хочешь, понял? Повтори!

— Понял, — сказал Алик, думая, что так оно и есть, везде их навалом, братьев-разбойников.

Все трое разом встали и пошли во двор, там сели в «Волгу» и поехали, оставив Алику бензиновый дух. Только сейчас он заметил номерной шифр — как на «Жигулях» у Ваха, не служебная машина, частная.

Уехали и через двадцать четыре часа приедут. В западню Алик попал и некому его выручить, нет у него братьев, вот как у них, он один, если не считать Жанну. Он не думал обзаводиться никаким-таким братством, хотел жениться, семья, дети пойдут, зачем ему еще какие-то братья?

Оказывается, нужны свои люди, чтобы помогли в трудный момент, выручили, своя шайка нужна, а еще лучше, конечно, свои порядочные люди. Но как-то так получается, что все порядочные живут сами по себе, а все шакалы собираются в стаю. И везде они по злачным местам. Плодожорки. Травить их надо негашеной известью. В апреле как-то были они с Вахом у Мусаевой на даче, помогали ей травить плодожорку. Алику понравилось это слово, очень для них всех подходящее.

Братство у него, конечно, было, самое большое в стране — комсомол, но Алик выбыл из него механически, не платил взносы и не стал восстанавливаться, могли выговор дать, а сейчас вот вспомнил, — куда пойти, где просить руку друга? Были еще армейские товарищи, но давно он уже никому не писал, ни командиру взвода лейтенанту Зайцеву, ни рядовому Азизу в Наманган, ни Ване Фирсову, бывшему комсоргу, в Вологду. Чем он их порадует? Нечем. А одному никак нельзя оставаться, один он Жанну не защитит, семью свою молодую не оградит от плодожорки. У них и торговля в руках, и прокуратура, — что делать, где искать выход?

Ну а если были бы у него друзья, чем бы они помогли сейчас Алику, если за ним хвост? Он уже подписал две шестьсот, а это вам не два шестьдесят. Ты и на рубль не имеешь права подписывать, если товара в наличности нет. Вот и будет ему статья семьдесят вторая вместо Дворца бракосочетания, следственный изолятор и срок. А Мусаеву прокурор спасет, даст ей для отвода глаз два года условно с отбытием по месту работы. А Жанна будет ему передачи носить, если, конечно, захочет, если не плюнет на него за обман, чего он вполне заслуживает.

Двадцать четыре часа дали ему шакалы, потом дадут двенадцать лет. И не выкрутишься, если уже подписал две шестьсот. Не имеет значения, что ты отказался подписать сто тринадцать тысяч, им на твою честность плевать, им срочно нужен козел отпущения. Как только Алик подпишет, прокурор тут же пошлет ревизию и сгорит Алик ярким пламенем, чтобы спасти Мусаеву. Где выход? Для десантника не бывает безвыходных положений, как учил его лейтенант Зайцев, только надо крепко-крепко подумать.

Алик подумал-подумал и решил — вместо того, чтобы самому гореть, пусть лучше сгорит 7/13, логово преступников. Сделает это Алик технически четко, у него золотые руки, такое замыкание сообразит, что заполыхает в один момент с четырех сторон, и пока приедут пожарники, останутся от хозрасчетного одни головешки, а от заборных листов — серый пепел.

Однако Жанне ничего говорить нельзя, ни про сумму, ни про беседу с прокурором, иначе подтвердятся подозрения ее мамы и тревоги самой Жанны. Не скажет он и про то, как ему прическу сегодня попортили, хотя не помешало бы Жанне знать, какой он стойкий, никакие братья-разбойники его не сломят.

Жанна была дома и мать ее дома, обе сразу заметили и спросили, в чем дело, почему Алик сегодня такой мрачный. Он объяснил, что такова работа в сфере торговли, покупатель бывает разный, у одних не хватает вежливости, у других — денег, третьи требуют книгу жалоб, короче говоря, он немножко устал. Потом мать пошла с Тимуром смотреть «Спокойной ночи, малыши», а они с Жанной уединились на кухне.

— Алик, я тебя изучила, лучше сразу скажи, в чем дело?

Пришлось рассказать ей в общих чертах, и картина получилась такая — в магазине у них недостача по вине заведующей Мусаевой, но она хочет все свалить на продавцов, в том числе и на Алика, заставляет его подписать заборные листы на энную сумму, покрыть, вернее, прикрыть растрату до поры до времени.

— Если бы я был один, я бы подписал, плевать, но теперь у меня семья будет, я должен быть честным на всю катушку.

— Правильно, Алик, ничего не подписывай, стой на своем. И зря из-за этого не расстраивайся.