Делай, что должно. Легенды не умирают
Шрифт:
На него снова поглядели, уже заинтересованно так, особенно девочка. Хихикнула чему-то, но кивнула, улыбнувшись.
— Спасибо, нехин.
— Я не нехин, — вспомнив кое-что из все того же дневника предка, торопливо поправил ее Аэньяр. Правда, он затруднялся с определением, был ли его отец нехо по меркам Эфара… возможно, что и был — он ведь владел землей и конезаводом. Но главой рода считалась тетя Илора, она, наверное, и была нейхой?
— Как скажете, — весело сощурилась девочка. — Так мед брать будете?
Яр попал в трудное положение: своих денег у него не было, а просить у Кречета он стеснялся — белый мед был очень дорог. Он замялся, подбирая слова, чтобы отказаться и не обидеть хозяев чудеснейшего лакомства
— Бери давай, — решил за него Кречет, выложив на стол монеты. Накрыл ладонью, придвинул к горянке, всем своим видом говоря: Яру без меда не уйти. Не даст и все тут. Вот сколько хочешь красней.
— О, я… спасибо, — Яр в самом деле покраснел, утверждаясь в мысли о том, что Кречет — настоящий друг.
Девочка ловко перевязала закрытую кожаным лоскутом горловину горшочка, из которого Яр и пробовал мед, протянула ему, а потом ловко смахнула монеты в кармашек расшитого родовыми узорами передничка.
— Айэ намэ, — пожелал им ее отец, усмехаясь, и после негромко что-то сказал дочери. Уже отходящий от прилавка Яр уловил только произнесенное со значением «ясо» и ее заливистый смех.
— Кажется, я что-то не так сказал, — признал он, досадуя на то, что не попросил Янтора научить его немного больше горскому наречию.
— Да ладно, — Кречет, немного собравшийся с мыслями, махнул рукой. Огляделся, соображая, куда вообще идти и поинтересовался: — Отнесем в «Котел»? Нам же еще на площадь вечером.
— Да, думаю, это будет очень кстати. И перекусим там, а потом побродим по городу еще. На самом деле, вечер уже близко, посмотри на Янтор — он сияет золотом. Уже закат.
Пятиглавый пик и впрямь был облит не золотом — медом. Кречет засмотрелся на него, чуть не споткнувшись, хорошо, Яр под локоть подхватил, помог удержать равновесие и прийти в себя. Ненадолго — хватило ровно до трактира, а когда, наскоро поев, вышли на улицу, Кречет буквально захлебнулся снова хлынувшим со всех сторон праздником.
Чего только стоили наряды горцев! Пестрые, праздничные, в родовых знаках и оберегах, с вышивкой, да такой, что хоть останавливайся и каждого рассматривай. А отороченные узорными жгутами уны! А плетеные пояски у девушек!
Аэньяр тоже переоделся в хорошенько отстиранный прачкой трактира костюм и щеголял родовыми знаками на сорочке и брюках, а подкованные сапожки высекали звонкую дробь из камней мостовых. И волосы он распустил в кои-то веки, еще больше теперь походя на своего предка.
Им вслед оборачивались люди, кто еще не торопился на площадь. Но в основном веселый, нарядный народ поспешал туда. Кто-то впереди зажигал кованые, узорчатые, с цветным стеклом, фонари, нечасто украшавшие собой стены домов. Самые что ни на есть старинные. Яр вспомнил, что писал об освещении Аэнья, усмехнулся: все-таки добралось сюда благо цивилизации, наверняка с подачи кого-то из героев Очищения Стихий. Может, даже и Сатора Шайхадда или самого Аэно.
А на площади возводили тринадцать костров, складывали костровые башенки умело и сноровисто, а центральную, самую высокую, выкладывали кольцом вокруг кострового столба. Устраивались на бараньих шкурах возле костров музыканты, готовились начать благодарственную мелодию Стихиям. И все чего-то ждали, Яр это чувствовал. И даже понимал, чего, точнее, кого они ждут. Оглядывался, выискивал, придерживая за рукав Кречета, и в какой-то момент понял, что пальцы пусты, не сжимают потертую ткань. Яр и запаниковать не успел, когда послышался вскрик. Метнулся туда, увидел: Кречет сидел на мостовой, напротив — какой-то взъерошенный тип в горских одежках. Две девицы, похожие друг на друга как две капли воды, звонко смеясь, тянули столкнувшихся за руки, помогая подняться. Аэно, мысленно качая головой, — нет, ну кто из них старше и должен быть ответственнее?! — кинулся туда же, помог рывком подняться слегка ошарашенному и дезориентированному молодому нэх.
— Куда ты, буря тебя раздери, рвешься? Простите моего друга, он впервые на празднике в Эфаре, — вежливо поклонился старшему парню и девушкам-близняшкам.
— Да я…
— А то не видно, куда, — рассмеялся сбитый с ног парень, которого уже отряхивали и поправляли в четыре руки. — К костру же, а? Не донести, небось, боишься?
— А?
О чем он говорит, Яр не понял, а вспоминать и догадываться было недосуг: толпа загомонила, раздаваясь в стороны, и затихла почтительно.
На площадь ступил нехо Эфара. Не один — с ним были еще несколько человек: женщина, двое детей и подросток явно постарше Аэньяра. Не узнать нехо и его присных было невозможно — они все были одеты в традиционные праздничные наряды, у нехо и его нейхи это были летящие одежды в серебре и лазури, а вот дети щеголяли горскими одежками с родовыми знаками.
Яр затаил дыхание, всматриваясь и вслушиваясь в то, что почти внятно говорило ему чутье. Нехо в Иннуате любили и уважали. Это сразу чувствовалось по тому вниманию, с которым выслушали его краткую речь. Говорил нехо о том, что лето было для Эфара удачным, благодарение Стихиям и эфараан, трудившимся в поте лица. И о том, что с любыми вопросами каждый эфарец может прийти к нему.
Он был относительно молод, впрочем, все горцы долго сохраняли внешнюю молодость, даже перешагнув рубеж зрелости. В светлых, слегка вьющихся волосах, украшенных праздничными лентами, не было заметно ни единой ниточки седины, а морщинки у серых глаз свидетельствовали, скорее, о любви много и охотно улыбаться. Он был красив, той особенной красотой, что, как отметили уже и Яр, и Кречет, отличала чистокровных горцев. Разве что условия жизни не заострили черты лица, а придали им утонченное изящество статуэток из белоснежного кахолонга. Его супруга же совершенно точно не была горянкой, у нее было милое, но простоватое лицо, свидетельствующее о равнинном происхождении. И светлые волосы были, скорее, золотистыми, а не похожими на туман в тихое предрассветье.
В завершение речи к нехо подошел градоправитель Иннуата и поднес расшитый золотом кисет. У Яра дрогнуло сердце: неужели, те самые кремни, добытые Аэно у подножия горы Орел? Да, они: камни, древние, потрепанные на вид, для его взгляда лучились чем-то… огнем, силой, кровью рода? Отчаянно захотелось прикоснуться к ним, подержать, вслушаться в далекий-далекий отзвук. Но это вряд ли — кремни эти трижды в год берет в руки только нехо или же его наследник. Аэньяр жадно следил за тем, как нехо, не чинясь, присел у большого костровища, отточенным движением ударил кремнем о кремень, высекая густой сноп искр. Те словно бы угасли в сложенных башней дровах, но это было обманчивое впечатление: вот засочился в щели дымок, больше, больше — и вдруг полыхнуло!
За спиной кто-то придушенно клекотнул. Кречет, кто же еще, вон стоит, глазищи круглые, завороженные. Яр покосился через плечо и снова отвернулся, жадно глядя на костровище: ну, прогорай, прогорай же! Не отвлекла его от огня и взвившаяся музыка, но с этим все же справились люди: завертели, закружили, подхватили под руки в круг, так же как и Кречета. Тело будто знало, памятью крови помнило движения горской пляски. И Яр забыл обо всем.
***
Огонь манил. Огонь разливался кругом — Кречету казалось, что он по недомыслию ступил не туда, умудрился влететь в самый центр громадного костра. Глаза говорили, что это не так: вот площадь, вот люди, костер лишь в центре и по краям несколько, очнись! А чувства твердили другое: вокруг языки светлого пламени, вокруг огонь и потоки теплого воздуха, распахивай крылья и лети, лети! Он и летел, куда вела мелодия, задыхался, лишь временами выхватывая из круговерти какие-то мелочи: Яра, неотличимого от еще нескольких похоже одетых молодых нэх, того парня, с которым столкнулся, хохочущих близняшек, прыгающих в обнимку.