Дело чести
Шрифт:
Елена спала, но при этих словах проснулась.
— Пусть лучше много не ест. Его опять стошнит, — сказал большой грек.
— Остановимся и поедим, — предложил Тэп.
— Хочешь, я сменю тебя на время? — спросил Квейль.
— Нет, я чувствую себя хорошо.
— А ты выдержишь? Нам надо спешить. Выдержишь?
— Конечно.
— Я немного поем и сяду за руль. Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо. Рука одеревенела, но в общем чувствую себя хорошо.
Квейль съел кусок хлеба с сыром, который дала ему Елена. Он
— Рад, что вам лучше, — сказал большой грек, когда он сел за руль.
— Спасибо, — ответил Квейль.
Он включил передачу, и все почувствовали перемену, потому что он уверенно и быстро повел машину под уклон, не останавливаясь на поворотах и объезжая греческие транспорты без осложнений.
Понемногу занималась заря, наступало утро. Когда стало светло, глазам Квейля открылся извилинами сбегающий в долину отлогий спуск и дальше — равнина. Ему был приятен этот переход от возвышенностей к равнине и чувство спокойной уверенности от того, что земля стала ровной и на минуту это дало ему ощущение счастья.
— Как вы думаете, далеко еще до Триккала? — спросил он бородатого грека.
— Сперва надо проехать Калабаку. Всего будет миль двадцать…
— Вы думаете, в Триккала немцы? — спросил Елену маленький грек.
— Не знаю, — ответила она. Потом обратилась к Квейлю: — По-твоему, в Триккала немцы?
— Не знаю. Может быть, — ответил он. — Скоро увидим.
— Все дрожишь? — спросил большой грек маленького.
— Просто я осторожен. Инглизи — такой безрассудный.
— Хорошо, что инглизи не понимает твоих слов и не знает, что ты так трусишь.
— Я не трушу. Говорю тебе, не трушу.
— Оставьте его в покое, — сказала Елена большому греку.
— А чего он трусит?
— Я не трушу, — возразил маленький грек. — Мне так же необходимо в Афины, как и тебе. У меня там жена и дети. Мне необходимо туда, как и тебе. Я не трушу. Но я осторожен.
— Осторожен, как пуганая ворона.
— Перестаньте, пожалуйста, спорить, — сказала Елена. Они не обратили на ее слова никакого внимания.
— Кто-нибудь должен быть осторожен за всех. На тебя рассчитывать не приходится.
— Осторожность нужна женщинам в постели.
— Ты бунтовщик.
— Во всяком случае, винтовку сберег.
— А голову, видно, потерял.
— Неужели вы не можете вести себя, как разумные люди? — сказала им Елена.
— У него нет разума, — заявил маленький грек.
— А у тебя какой разум, если ты женился и народил детей?
— У них побольше разума, чем у тебя. Ребенок умней тебя.
— А ты, конечно, самый умный в семье?
— О чем они тараторят? — спросил Тэп у Елены.
— Так. Просто спорят. Пусть себе… — ответила она.
— О чем они спорят? — спросил Квейль.
— Пустяки. Сперва разговор шел о немцах в Триккала. А теперь перешел на личности.
— Скажите им: если немцы в Триккала, значит, они там. Вот и все.
— Это не поможет. Разговор перешел уже на совсем другие темы, — ответила Елена.
— Нечего сказать, из хорошей ты, видно, семьи, если говоришь так, — продолжал маленький грек.
— Тебе, кажется, знаком этот язык.
— Я проходил мимо золотарей и слышал такой разговор.
— Не в выгребной ли яме ты сидел в это время?
— Если бы я там был, то наверно встретил бы тебя! — крикнул маленький грек.
— Это, должно быть, была просто свалка для дезертиров.
— Я не дезертир! — завопил маленький грек. Они уже оба кричали.
— А кто же ты?
— Если я — дезертир, то и она тоже.
— Она — сестра при инглизи. Может быть, и ты тоже?
— Перестаньте, — сказала Елена. — Будет вам. Никто из вас не дезертир. Успокойтесь на этом.
— Да что это такое в самом деле! — воскликнул Тэп по-английски. — Замолчат они когда-нибудь?
Спор продолжался, торопливый, громкий, ожесточенный, и наконец перешел в открытую перебранку.
— Все спорят, — сказала Елена.
— Скажите им, что мы их выкинем, если они не перестанут, — заявил Тэп.
— Не говорите им ничего, — неожиданно вмешался Квейль.
— Они мне осточертели, Джон, — настаивал Тэп.
— Не придирайся, Тэп. Они просто делают практические выводы из своих мировоззрений. Оставь их.
— Их мучает беспокойство, — объяснила Тэпу Елена. — Они оба боятся, что их будут обвинять в дезертирстве.
— Передайте ему, что мы не считаем его дезертиром, — сдержанно обратился Квейль к большому греку. — Мы не считаем ни одного из вас дезертиром. Вы отвоевали, вот и все.
— Мы только начинаем воевать, — спокойно ответил грек.
— Может быть, — вмешалась Елена. — Но это будет уже другая война. Скажите ему, что инглизи не считает его дезертиром.
— Скажите вы.
— Это будет не одно и то же.
— Я не могу. Прошу прощенья, инглизи.
— Вы дьявольски упрямы, — заметил Квейль.
— Это признак, что я хороший грек.
— Хороший или нет, но вы можете передать.
— Прошу прощенья, инглизи.
Теперь все были сердиты. Все говорили быстро, без пауз, с жаром. Отношения стали натянутыми. Вслед за последними словами большого грека наступило молчание, но в нем не было мира и спокойствия.
Они продолжали ехать в молчанье. Вокруг была зеленая равнина, и жара, и ряд чахлых тополей, кое-где тянувшихся по обочинам дороги, и сухие колеи, бороздившие землю, и платаны, и открытая даль. Стояла тишина, и не было никакого движения. Не было войны. Не было ничего. Они просто совершают мирную прогулку в теплом краю, и нет никакой опасности и никакой спешки, и хорошо так жить — без спешки и без напряжения.