Дело о карикатурах на пророка Мухаммеда
Шрифт:
Простившись с Марией, я решил пройтись в тени деревьев мимо музея Прадодо Центра искусств королевы Софии, где, как уже сказано, выставлена картина Пикассо «Герника». «Полотно „Герника“ отождествляется не только с одноименным городом, но и со всеми обществами мира, когда-либо становившимися жертвой вопиющей жестокости, — пишет Гиз ван Хенсберген в книге об истории создания этой картины. — Так же как история Анны Франк воплощает судьбу всех еврейских детей, погибших в немецких лагерях смерти, а Освенцим символизирует ужасы Холокоста, слово „Герника“ стало нарицательным для массового убийства в любом уголке мира, где бы подобная трагедия ни случилась». Теракт в Мадриде не обратил испанскую столицу в руины, как это было с Герникой и другими городами, пострадавшими во время Второй мировой войны: Варшавой, Хиросимой, Сталинградом и Дрезденом.
Я пошел дальше, к центральному вокзалу Аточа, куда следовали четыре взорванных поезда. 11 марта 2007 года, спустя ровно три года после теракта, королевская чета установила здесь памятник погибшим. Это круглая башня высотой одиннадцать метров. На ее внутренней поверхности начертаны тысячи соболезнований, отправленных со всего света в первые дни после трагедии. В основании башни под широким бульваром есть специальная комната, освещаемая с улицы. Там посетители могут прочитать слова, вырезанные внутри башни.
Я думал о Марии Гомес и ее истории. Для нее изображение пророка с бомбой в тюрбане символизировало то, через что пришлось пройти ей и другим потерпевшим. Карикатура не наводила на мысль об оскорблении религиозных чувств — она отображала правду жизни. Это не была беспочвенная насмешка над верующими. Рисунок напрямую говорил Марии о трагедии, разрушившей ее жизнь. Трагедии, из-за которой она, несмотря на молодость, вряд ли когда-нибудь сможет снова пойти работать. Группа мусульман совершила убийство мирных людей, среди которых оказался ее муж Карлос, и Марии было все равно, правильно ли террористы интерпретируют ислам и сколько единоверцев разделяют их позицию. На убийство преступников толкнуло их понимание религии, ислама, а также слова и жизнь пророка, описанные в канонических текстах.
Я не мог понять, почему многие считают сатиру на исламских террористов предосудительной и неприятной независимо от того, насколько она резка и беспощадна. Сатира — это мирная штука, которая никого не убивает. Сатира — это цивилизованный ответ на варварство и насилие. После гибели Тео ван Гога в Голландии, терактов в Нью-Йорке, Лондоне и Мадриде, после угроз в адрес политиков и художников мне на некоторое время пришлось стать орудием западной цивилизации, с помощью которого она ответила на все это словами и карикатурами. Филипп Валь, главный редактор французской сатирической газеты «Шарли Эбдо», сформулировал эту мысль в феврале 2007 года, непосредственно перед началом судебного процесса в отношении него самого и его издания за перепечатку рисунка Курта Вестергора: «Что мы за цивилизация, если не можем иронизировать, насмехаться и глумиться над теми, кто взрывает поезда и самолеты, совершая массовые убийства невинных людей?»
Диалог Марии Гомес с предполагаемыми убийцами ее мужа дал мне пищу для размышлений, в том числе о «карикатурах на пророка Мухаммеда». Я осознал, почему в демократическом обществе столь важно проводить черту между словом и делом, между тем, чтобы сказать что-нибудь оскорбительное и сделать что-нибудь подобное. Если не видеть этой разницы, то сложно определить, кто в 2007 году в мадридском зале судебных заседаний был настоящим преступником, а кто — жертвой. Мусульмане, которые своей религией оправдывали массовые убийства, или Мария Гомес, рисунком на футболке заявившая о преступлении, которое было совершено против ее мужа и почти двухсот других людей в то роковое мартовское утро? И хотя суд не место для демонстраций, ответ очевиден, во всяком случае сторонникам цивилизации, которая борется с варварством. Массовые убийства и сатира принадлежат разным мирам. Все, кто уважает право на жизнь, предпочтут стать жертвой сатиры, а не убийства. Это еще раз напоминает нам, насколько принципиально различие между нарушением чьих-то прав словом и тем же нарушением, но действием.
Да, многие мусульмане, несомненно, восприняли карикатуру Курта Вестергора как оскорбление. Но когда это публикация рисунков, способных задеть чьи-то чувства, успела стать преступлением? Их каждый день печатают во всех газетах мира! Я не представляю более мирный способ ответить на запугивание и насилие во имя религии, чем сатирические рисунки. Разве Курт Вестергор убил кого-то своей карикатурой? Разве он призывал к насилию? Разве он зашел в своих действиях дальше своих коллег из других датских СМИ? Вовсе нет, скорее наоборот.
Из Москвы к Мухаммеду
Все произведения мировой литературы я делю на разрешенные и написанные без разрешения.
Осип Мандельштам
Придите, соберитесь,
Где бы вы ни скитались,
И признайте, что воды
Вокруг вас поднялись.
Боб Дилан
Когда Мария Гомес утром 11 марта 2004 года ждала своего мужа, который так и не вернулся домой, я находился в аэропорту Копенгагена по пути в Москву. Сопровождавшему меня коллеге с датского телевидения внезапно позвонил начальник и сообщил о теракте в испанской столице. Три дня спустя в России состоялись президентские выборы, В отличие от парламентских выборов в Испании, также приуроченных к воскресенью 14 марта, российская избирательная кампания была пустой формальностью. Никто не сомневался, что Владимира Путина переизберут на второй срок. Сомнения были только насчет того, насколько он опередит своих соперников, насколько демократическими станут выборы и как много будет фактов махинаций. Освещение выборов в России было моим прощанием со страной и должностью московского корреспондента газеты «Юлландс-Постен», которую я занимал с 1999 года. Этой поездкой завершились мои странствия по миру, длившиеся четырнадцать лет.
Драматический распад Советского Союза в 1991 году произвел на меня огромное впечатление. В то время работа в Москве считалась редкой привилегией. Каждый день я сообщал новости, способные вскружить голову любому журналисту. Многочисленные советские запретные темы утратили сакральный статус неприкосновенности, коммунистические догмы, десятилетиями считавшиеся общепринятыми истинами, беспощадно изобличались, и мне порой казалось, что все это сон. Жизнь кипела. Люди, отсидевшие многие годы в лагерях как враги режима, шли теперь в политику и избирались на высокие должности. Они часто выступали на теледебатах, заставляя народ бросать все дела и бежать к голубому экрану, где партийных аппаратчиков втаптывали в грязь. Коммунистическую партию, семьдесят лет владевшую монополией на власть, буквально смели с трибуны Верховного Совета. Вдохновляющее зрелище, особенно при моих тесных контактах с критиками системы, которых после десятилетий «демонизации» начали ценить и уважать. Я с волнением наблюдал, как «тысячелетняя коммунистическая империя» подобно Атлантиде погружалась в океан, однако для миллионов невинных людей эта революция превратилась в кошмар, поскольку в результате развала страны они потеряли все свои сбережения и за одну ночь превратились из советского среднего класса в бедноту. Революция — насилие над людьми, она вызывает социальные, экономические и политические потрясения, трагичные и болезненные, хотя и приносит свободу, которой раньше не было. Мне, журналисту одной из самых стабильных стран, повезло лично наблюдать последствия настоящей революции для населения, которое оказалось в ситуации, совершенно незнакомой ни мне, ни моим соотечественникам. Не каждый день на твоих глазах распадаются мировые державы.
Распад СССР дал мне богатую пищу для размышлений. Раньше я безусловно одобрял сепаратистские движения, поскольку они способствовали ослаблению «империи зла». Требование национального самоопределения воспринимал как разумное и справедливое для народов, принудительно включенных в Советский Союз. Деятельность националистических движений в окраинных республиках, впервые заговоривших о свободе и демократии, подрывала режим. Меня это не удивило, потому что я уже изучал диссидентское движение в СССР 1970—1980-х годов. Балтийских, украинских, армянских и грузинских националистов то и дело отправляли в лагеря для политзаключенных. Национальный вопрос в Советском Союзе вовсе не был решен, как утверждал Михаил Горбачев в своей книге «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира» (1987). Я верил, что напряженность межэтнических взаимоотношений снизится, как только отдельные народы добьются независимости, но она грозила взрывом. Примерно так и случилось в странах Балтии. Я видел штурм телебашни в Вильнюсе советскими войсками в январе 1991 года. Тогда в столкновениях погибло четырнадцать человек, в том числе женщина, попавшая под бронетранспортер.
Мне довелось видеть темную сторону национальных движений и когда империя уже лежала в руинах. Я много путешествовал, освещая войны и этнические конфликты в Нагорном Карабахе, Абхазии, Грузии, Молдавии, Южной и Северной Осетии, Ингушетии, Татарстане и Чечне. Беседы с лидерами сепаратистов показали, что новые государства подразумевали права только для представителей «правильной» этнической группы, а прочих, как граждан второго сорта, обрекали на изгнание из страны или смерть. Передо мной встал принципиальный вопрос о соотношении права нации на самоопределение, которому прежде я отдавал безоговорочное предпочтение, и прав человека.