Дело о мастере добрых дел
Шрифт:
– Смотря, с какой, - вздохнул Илан.
– Помнишь, недавно женщина умерла от кровотечения? Когда родственники отказались от операции? Ты еще их выпроваживал.
– Помню, - кивнул Илан и приостановился.
– Та дрянь свиномордая, которая не дала разрешения оперировать, крючкотвор с Судной площади. У него контора по подаче исков, жалоб, по судебной защите и обвинению. А роды принимал Эшта, и ушел чуть раньше нужного, оставил акушерку одну. Вот они и... подали на него жалобу в гильдию. На неправильные действия, якобы он не так надавил, не туда, слишком сильно, сбежал, испугался, оставил умирать, чушь, в общем. Отметили траур по-своему, в тот же вечер. Забрали мой протокол вскрытия, с моей подписью и моей печатью. Думаю, взятку дали для немедленного рассмотрения, или нажали на кого,
Илан прислонился к стене. Голова закружилась, настолько резко ему стало легче, словно в воздух подбросили. Захотелось Гагала обнять. И пойти на завтрак захотелось. Постоял, делая вид, будто думает над просьбой, на самом деле расправлял внутри себя изрядно помятую совесть. Гагал тревожно наблюдал за его лицом, пытаясь правильно истолковать выражение, но ничего, похоже, не понял. Илан сказал:
– У меня лицензия ходжерская. Они не имеют права ее не признавать, но буду ли я для них авторитетом?
– Да какая разница, чья у тебя лицензия, - кажется, выражение лица Илана Гагал истолковал в свою пользу, как согласие.
– Ты - государь!
Илан махнул на него рукой.
– На колени еще упади. Я государь, как из лягушки клизма. И не хочу, чтоб мне об этом говорили. Хорошо. Я пойду, если это важно. Сказать мне есть что.
На колени Гагал падать не стал, но расчувствовался и сам Илана обнял.
– Спасибо, - говорил он, - спасибо. У нас уродская семья, но другой у меня нет. После того, как мама умерла, приходится дорожить теми, кто остался...
– Постой, - Илан попробовал его от себя отстранить.
– Что за покойника ты привез ночью из адмиралтейства?
– Ой, - вспомнил Гагал, отступая.
– А убийство у них было. Полиции битком. Но почему так получается всегда - как покойник, так я. Как вскрытие, так мне...
– Кого чем убили?
– Не поверишь, деньгами. Серебряными дянами. Три штуки запихнули в глотку, он и задохнулся. А покойник - копия твоего подмастерья-алхимика, как ты его зовешь? Неподарок? Не подарок он у тебя и есть.
* * *
Ко времени завтрака Намура в госпитале уже не оказалось. А к началу приема Неподарок находился в состоянии нестояния. С пятном на спине уже не в одну, а в две ладони и с полосами от ногтей сверху, снизу и по плечам. Помогать он уже не мог, он вообще ничего толкового делать не мог, только лежать скулить.
– Я не знал, что у меня есть брат, - стонал Неподарок, спиной кверху вытянувшись на кушетке и уткнувшись себе в локти. Илан обрабатывал ему спину антисептиком, снимающим раздражение средством и накладывал под пластырь компресс.
– Я не знал, что моя мать умерла... Я не знаю, кто писал мне эти письма, я ничего не знаю, я вообще здесь ни при чем...
– Ты не чесать все это можешь?
– отвечал ему Илан.
– Если можешь, то держись, а то по всему телу расползется. Мало того, что вы с Мышью оба с фингалами, ты еще чешешься, как обезьяна. Сейчас начнется прием, что о нас скажут люди? На что это похоже? Что я вас бью, а у тебя блохи?..
– Не могууу, - ныл Неподарок, дергаясь от каждого прикосновения тампона с раствором.
Тогда Илан набрал в шприц успокоительного и вкатил в удобно подставленную ягодицу по самое "ой!"
– Всё, - сказал Неподарку.
– Хвост с тобой, иди и отоспись. И дверь в лабораторию крепче закрой, чтоб не подумали, будто у меня еще и персонал пьяный.
Прием начался с толпы в коридоре. Все пришли к началу, кто-то записался на время попозже и ждать
Ну, да. Это на острове Гекарич Илан был просто врачом. В Арденне просто врачом ему никогда не стать. Приглашенные из адмиралтейства пациенты, в отличие от обычных горожан, неосведомленных, кто есть кто в госпитале и в городе, пришли не только полечиться и за советом. Они пришли поглазеть на настоящего арданского государя с близкой дистанции. Илан, насколько мог, вел себя обычно. "Проходите, на что жалуетесь, давно ли болит, чем лечились, раздевайтесь". На "раздевайтесь" некоторые любопытные даже не рассчитывали и не были готовы. Один чудак вообще отказался, и зачем приходил?.. Несмотря на это, Илан выловил среди них две серьезные хирургические патологии, с которыми лучше не медлить, одно, далеко зашедшее заболевание, характерное для людей с ослабленной нравственностью, и несколько человек, которым лучше регулярно наблюдаться, одного перенаправил на прием к доктору Рауру в легочное на завтра, одну женщину отвел к Гагалу в акушерское, другую отправил с листом назначений к доктору Никару в процедурку, раздал довольно много лекарств и истратил порядочно стерильного инструмента, а к обеду все, пришедшие скопом, вдруг закончились.
Отправил Мышь с инструментом в дезинфекцию и пошел проверить отделение. Снова всё до подозрительности спокойно и прилично. Если не считать Обморока, которого доктор Никар строго отчитывал возле второй послеоперационной, прижав авторитетом в угол за выступом стены.
Вы, молодые и идеалистически настроенные люди, не знающие жизни, говорил доктор Никар, считаете, будто пролить кровь - это красиво. За идею, за родину, за счастье всех во всем мире, за вождя, за честь, за славу, просто сдуру, красота для красоты. Кровь-то, может быть, и красиво льется. Но только кровь. К несчастью, человеческий организм содержит еще много других физиологических жидкостей, про пролитие которых под воздействием высокого момента забывается. Из человека текут сопли, слюни, пот, мокрота, гной, экссудат, моча, блевотина, слизь и неоформленное в кал кишечное содержимое, иногда ртом. Все это потом, на больничной койке. Течет некрасиво, плохо пахнет, пачкает все вокруг, кто-то должен с этим всем возиться после вашего глупого жеста с пролитием крови. Выносить, вытирать, отмывать, и снова - выносить, отмывать, вытирать, и снова... Потому что кровь течет у вас максимум четверть стражи, а все остальное, если повезет, декаду-другую, а если не повезет, всю оставшуюся жизнь. И, раз вы влезли в эту кашу с пролитием крови, будьте любезны, и все прочее считать благородным и красивым, не воротить нос и не считать врача вам за прислугу. Врач, как вы, дураки, кровь не проливает, разве что для вас же, дураков, из вены в вену, чтобы вы жили. И врач из легочного, получающий за свои труды туберкулез суставов или внутренних органов, и врач из хирургии, работающий с гноем и умирающий из-за этого от инфекционного воспаления внутренней оболочки сердца, для вас не герои. Они тихие люди и уходят тихо, часто на своем боевом посту. Но вы не цените это как заслугу, умер и умер. Кто это поймет и оценит, кроме коллег-врачей? А коллеги вам не расскажут, им незачем пугать возвышенно настроенную молодежь физиологическими жидкостями, молодежь от этого в обморок падает, но почему-то затрудняет этим тех же врачей...
Обморок стоял бледно-зеленый, вжимался в стену и страдальчески смотрел в пол.
Ну, ясно все с Обмороком. Опять. Не привык еще. Наверное, к повторному сунулся, а там как раз брюшную полость через дренажи промывают. О физиологических жидкостях, кроме, может быть, слез, он сроду не задумывался. Знакомство с ними оказалось трудным. Хорошо, что не на своей шкуре, Обморок, порадуйся хоть этому. Не из тебя торчит девять трубок, большая часть которых подшита к коже, не из тебя течет самое разное отделяемое, где само, а где от промывания, и не в тебя сейчас вливают и выливают отовсюду, где только можно представить себе, и где нельзя...
– Давай-ка, я тебя спасу, - произнес Илан, с трудом оттесняя масштабного доктора Никара в сторону.
– В палате сейчас кто?
– Кайя, - отвечал Обморок, выползая из угла по стенке.
– Она просила отпустить ее поесть.
– Пойдем, отпустим.
– Он прав, - сказал вдруг Обморок, когда они отошли на несколько шагов.
– Все хотят всё и сейчас. Не думают, какой ценой, и что будет потом, после войны...
– Конечно, доктор Никар прав, - согласился Илан.
– Бери Кайю и идите обедать, я посижу вместо вас.