Дело о мастере добрых дел

Федорова Любовь

И снова непорядок в палате. Кайя должна быть, но Кайи нет. Понятно, почему в детском всегда жалобы на недостаток чего-то. В первую очередь там господствует недостаток ума и дисциплины, а остальные недостатки - следствие. Рыжий лежит на боку, отвернувшись к окнам, и по позе похоже, нехорошо ему. Обморок бросился первым, чувствует, когда что-то не так. Или эмпатия хорошая, или повадки Рыжего изучены. Обежал кровать, руку под голову подсунул, за ладонь взял, зашептал что-то. Жалеет. А как же "он солдат", как же "не нуждается"? Быстро меняется отношение к себе и к другим, стоит ситуации из игр в честь и славу перейти в дело... День сегодня для Рыжего сложный, ничуть не проще, чем вчера. Острой боли уже нет, но лекарственное оглушение из головы вытряслось, и вместо него пришло осознание болезни и полной беспомощности - ни встать, ни сделать что-то самому,

даже самое простое. То, что слепой и немой, не добавляет простоты состоянию. Только хуже.

Илан проверил маркировку на биксе с инструментом - свежий, утро, хоть тут подсуетились. Прочел последние записи в листке, взял стетоскоп, послушал, обстучал, дышит симметрично, на сердце без шумов. Повернул на спину, посмотрел шов, пощупал живот. Сегодня никакой имитации зрения, глаза у Рыжего совершенно слепые и несчастные, жесты невпопад, Обморока находит, наугад водя рукой в пространстве. Илан стал набирать в шприцы лекарства. Глушить больше не будем, был бы здесь один, без жалелки, можно было бы подержать еще под снотворным, но, раз есть Обморок, пусть старается. У него получается неплохо, он научился необходимому уходу и даже шепотом выговаривает "я с тобой" и "хороший", хоть и запинается, и голос его еле слышен, а еще у него от собственного разворота в понимании действительности иногда бледнеют щеки, а иногда розовеют уши. Проблем со здоровьем, не считая обычных послеоперационных, у Рыжего совершенно никаких, ничего лишнее не болит, нигде не осложнилось, не отвалилось и не выросло, не упало и не подскочило. Просто стало тяжко на душе, собственная слабость злит и огорчает. Сильный и, до недавнего времени, здоровый человек такое положение переживает глубже чем тот, кто привык распускать нюни и пользоваться помощью. Но и выходит из него проще. Нужно только подкопить сил.

– А можно доктор Зарен принесет нам книгу?
– просит Обморок.
– Можно, я буду читать вслух?

– Да, конечно, - согласился Илан, в уме оставив: "Делайте, что хотите, мои родные, лишь бы вы мне не ныли. И в обморок не падали".
– Доктор Зарен нас на сегодня покинул?

– Он на время ушел в посольство, там нет врача, и он хотел собрать и принести вещи палач... а...

Илану потребовалось несколько мгновений, чтобы проморгаться. Палача - это кого? Мараара Обморок так не назвал бы. Повторного?.. Ясно, что посланник Ариран только что ляпнул лишнее и сам это лишь в последний момент понял. И Рыжий его дернул за рукав поздновато. Совершенно непонятно при этом, почему в посольстве нет врача, но есть палач. Раз его вещи в посольстве, логично предположить, что Илану пытаются крутить хвост, утверждая, будто палач доставлен с корабля. Но - вроде, не из дикой деревни посольство, чтобы проблемы заболевших решались без врача, но палачом, тяп, и готово. Илан во время заминок в приеме взял лист бумаги, расписал события и сосчитал по дням, какие известные ему неприятности приходятся на время ранения повторного, если шестые сутки от ранения на сегодня правда (а они, скорее всего, единственная правда из рассказанного). Убийство Номо. Ранение кого-то неизвестного в доме, где был убит Номо. Палач - не тот ли неизвестный?.. Хотя, крови на полу было многовато, конечно, для ранения брюшной стенки, но, может, не ему одному там досталось. Шили его точно на берегу. Зачем врут?..

– Как же так вышло, - сказал он, - что у вас в посольстве нет своего врача?

– Ну...
– Обморок слегка вздохнул. Надеялся переводом разговора на другую тему прикрыть свою оплошность.
– Врач был... Так случилось, что наш доктор скоропостижно умер этим летом в сильную жару, а нового не прислали. Мы нашли замену в городе, все было хорошо...

– Было?.. И перестало? А как звали вашу замену?
– поинтересовался Илан.
– Не доктор Эшта, случайно?

Обморок неуверенно кивнул. Рыжий уже тянул его за рукав из всех немногих своих сил.

– Может быть, я ошибаюсь, - медленно проговорил Илан.
– Но мне кажется, вам нужна помощь, ребятки. Не медицинская. Вы путаетесь в показаниях, словно бродяжки малограмотные. Я не знаю, как шьют по коже в хофрской технике на ваших кораблях, но береговую арденнскую я узнаю с завязанными глазами. Вы лично от участия префектуры в ваших делах отказаться можете. А доктор Эшта - нет. Вы точно уверены, что

с вами самими все натворили ваши же люди, и все это ваше внутреннее дело? Руку доктору Эште отрубил тогда кто? Не ваш палач, по времени не совпадает. Но кто? Тоже ваши?.. Тогда это уже совсем не ваше внутреннее дело. Совсем-совсем.

Обморок отрицательно помотал головой и потупился. Рыжий махнул рукой - все, сил нет, говорите, что хотите.

– Мне нужно увидеть кира Хагиннора, - объявил Обморок.

Не "нам". Мне.

Отличная идея, хотел сказать Илан, я передам ему как только, так сразу. Но в этот момент вошла Кайя с тарелкой щадящего варева для Рыжего - бульон с протертой курицей.

– Вот, - сказала она.
– Сейчас покормим...

Илан собрал инструмент, расставил по порядку оставшиеся лекарства и молча вышел. Не стал ни обсуждать что-то еще, ни ругаться на то, что оставили Рыжего без присмотра. Киру Хагиннору он скажет при случае. Но случай подгонять не будет. А с обедом сами как-нибудь разберутся.

Аптека, между тем, мудрила с лекарством доктора Актара. Они сделали внутримышечный препарат, но не сделали ни подъязычного дополнения к нему, ни партии заказанных утром внутривенных флаконов. На тумбочке в докторской палате лежали записи Актара с вариантами составов и способами изготовления. Илан собрал их, стал читать. Кое-что понял, кое-что нет. То, что там было написано, выходило за пределы четырехтомника "Простые и сложные лекарства", привезенного им с Ходжера. Аптека работает по "Лекарствоведению" Цереца, труд которого всего в двух томах, но очень толстых. А когда-то был в дюжине свитков и как-то по этим свиткам делился, но это все, что Илан про него наверняка знает. В личные тетради доктора Актара, лежащие тут же, лезть за объяснениями неудобно, мало ли что там, помимо фармакологических выкладок, может быть записано. Одалживать тяжеленные кирпичи Цереца с целью прочесть - долго и нет на это времени, хотя, надо бы. Именно от несходства своего руководства с аптечным Илану приходится делать некоторые лекарства самому, иначе можно промахнуться с дозировкой и не рассчитать воздействие...

Эшта спит. Сам по себе, без уколов. Умаялся, будучи несогласным с лечением, с госпиталем, с удерживающими его полотенцами, с родственниками и с собственной однорукостью. Отвязывать его пока не рискнули. Слишком неудачным оказался вчерашний опыт. В докторской палате больше никого нет, все на обеде. В операционной и даже в приемном затишье. Это хорошо, потому что сегодня дежурного оперирующего врача нет. Условно это доктор Наджед, который ушел болеть простудой во флигель, либо доктор Гагал, который ночь провел в морге, поэтому сейчас неизвестно, где находится и что делает. Скорее всего, тоже спит. За терапевта можно посадить дежурить, кого поймаем, за хирурга, к сожалению, нет.

Доктор Никар пишет что-то на подоконнике во второй послеоперационной, там очень удобный подоконник. Что касается Илана, то его желание копаться в фармакологии, сравнивать труд Цереца с "Простыми и сложными лекарствами", разбирать крученую политику и обеспеченность сырьем аптеки и заботиться о том, как отнесется к аптечным вывертам доктор Актар, легко объясняется - ему не хочется подходить к повторному. Потому что тот - Палач. Нужно сделать это. Через силу, через понимание, что работать должен, как на войне: раненых принимать и лечить любых, как своих. Милосердие прежде всего. Жизнь превыше всего. Долг - определяющее руководство для врача. Давай, доктор, найди еще возвышенных слов, пусть подействуют хотя бы как рвотное, уговори себя. Надо.

Сложил листы Актара, перевел дыхание, шагнул в сторону палаты напротив. Остановился. Были бы на одежде таргские рукава - им бы сейчас досталось. В арданской и ходжерской одежде прятать свое замешательство, неуверенность, гнев или раздражение не во что. Руки трясутся? А на операции не тряслись. Просто глубоко вдыхаешь и идешь, куда обязан, стараясь сохранять хотя бы видимость профессиональной невозмутимости. И с надеждой, что оно как-нибудь само пройдет.

Возле Палача никого нет. Даже кровать его на некотором удалении от прочих. Его разбудили - промывали желудок через зонд, случилась такая необходимость, сплюнул кровью. Он слабо водит глазами, не до конца понимает, что с ним, а, возможно, и где он. Илан подошел. Посмотрел. Дождался остановки взгляда на себе. Кивнул.