Демон

Варли Джон Герберт

— Граждане Беллинзоны, — снова сказал режиссер. — Сейчас мы передадим важное заявление Сирокко Джонс, нового мэра Беллинзоны.

Одна феминистка стояла у окна, глядя в небо.

— Есть контакт! — крикнула она.

Сирокко нервно откашлялась, борясь с побуждением изобразить на лице лучезарную улыбку. Видно, привычки давнишних пресс-конференций в НАСА так просто не забывались. Затем она заговорила:

— Граждане Беллинзоны. Меня зовут Сирокко Джонс. Многие из вас обо мне слышали; я была одной из первых землян в Гее. В свое время Гея назначила меня на пост Феи. Двадцать лет назад я была уволена с этого поста. Важно, чтобы вы поняли вот что. Хотя Гея меня уволила, титаниды никогда этого не признавали. И поэтому каждая из них будет следовать моим приказам. Всеми преимуществами такого положения дел я никогда не пользовалось. Но теперь время настало, и результаты изменят вашу

жизнь. В настоящий момент все вы, как я сказала, «граждане Беллинзоны». Вам наверняка интересно, что это за собой повлечет. По существу, это значит, что все вы будете повиноваться моим приказам. Позднее я изложу свои планы относительно установления демократии, но пока что вам лучше делать так, как я скажу. Сейчас в вашем городе находятся несколько тысяч титанид. Каждая из них уже ознакомлена с новыми порядками. Можете считать их полицией. Недооценка их силы или реакции станет грубой ошибкой. Поскольку вы будете жить согласно законам, некоторые я изложу прямо сейчас. После прохождения этого этапа последуют и другие. Убийство не допускается. Рабство запрещено. Все люди, находящиеся на положении рабов, отныне получают свободу. Всем тем, кто считает, что владеет другими людьми, лучше немедленно их освободить. Это включает в себя также любую практику, которая путем обычая может лишить любого другого человека свободы. Если вы в чем-то сомневаетесь, — если, к примеру, вы мусульманин и считаете, что владеете своей женой, — вам лучше справиться обо всем у титаниды. Для этих целей объявляется десятичасовая амнистия. Человечина больше продаваться не будет. Каждый, замеченный в общении с железными мастерами, будет расстрелян на месте. Частная собственность отменяется. Вы можете продолжать спать там же, где и спали, но не думайте при этом, что владеете чем-то, кроме своей одежды. По меньшей мере четыре декаоборота ни одна человеческая рука не должна будет держать заостренного оружия. Сдавайте упомянутое оружие титанидам в период амнистии. Как только смогу, я сразу же верну функции полиции людям. До тех пор владение мечом и ножом считается преступлением, наказуемым смертной казнью. Я отдаю себе отчет в трудностях, которые ожидают тех, кто пользуется ножом для других нужд. Но, я подчеркиваю, каждый, кто оставит у себя нож, будет расстрелян. Я... в ближайшее время почти ничего хорошего предложить вам не смогу. Но верю, что впоследствии большинство из вас оценит те меры, которые я предпринимаю сегодня. Лишь эксплуататоры, рабовладельцы, убийцы никогда не восстановят своего прежнего положения. Остальным же гарантированы безопасность и все выгоды организованного человеческого сообщества. Я требую, чтобы в ближайшие десять часов в здание, известное как «Петля», явились следующие персоны. Те, кто не явится, будут расстреляны в течение одиннадцатого часа.

Дальше Сирокко зачитала список из двадцати пяти фамилий, составленный с помощью Конела. Список этот включал в себя наиболее влиятельных лидеров мафии и банд.

Затем она зачитала свое заявление на французском. Потом еще раз, с запинками, на русском. Далее она уступила свое кресло женщине из феминисток, которая зачитала его на китайском. Еще ожидала своей очереди добрая дюжина переводчиков, людей и титанид. Сирокко надеялась достучаться до каждого нового гражданина Беллинзоны.

Когда ей, наконец, удалось сесть в сторонке, чувствовала она себя предельно опустошенной. Сирокко, казалось, бесконечно долго работала над своей речью — и вроде бы никогда не была способна сказать все, как надо. Ей все время чудилось, что должны быть некие звучные декларации. Жизнь, Свобода и, быть может, Погоня за Счастьем. Но после долгих размышлений Сирокко поняла, что нет ничего с заглавной П, во что бы она верила, — «Право». Разве может кто-то из смертных требовать права на жизнь?

Тогда Сирокко опять впала в прагматизм. В тот самый, что верно служил ей всю ее долгую и прагматичную жизнь. «Все будет так и вот так, вы, сосунки безмозглые. Только попробуйте встать у меня на пути — и я вас по стенке размажу».

Даже при мысли о лучших побуждениях во рту у нее появлялась горечь — а в своих побуждениях Сирокко была далеко не уверена.

Жизнь в Беллинзоне никак нельзя было назвать вялой. Повсюду безумствовала смерть — и могла в любой момент тебя подстеречь. Для людей с хорошими связями так было гораздо удобнее и намного спокойнее. Впрочем, никто не знал, когда этот конкретный босс получит по мозгам, и тогда все твои аккуратные приготовления к мягкой посадке окажутся бесполезными. И все же это было лучше, чем находиться в безликой толпе. Для человека толпа Беллинзона оказывалась особым видом ада. Люди не только постоянно

находились под угрозой порабощения... еще им просто нечего было делать.

Разумеется, существовала потребность выживания. Она хоть как-то занимала людей. Но ведь это была не работа. Не возделывание собственных полей — или даже полей землевладельца. В большинстве сообществ мужчины повиновались Боссу, Сегуну, Пахану, Капо... короче, каком-нибудь местному мистеру Большой Шишке. Положение женщины было гораздо хуже, если только ее не принимали к себе феминистки. Женское рабство представляло собой беспредел. Ничего похожего на трудовое рабство, которое испытывали мужчины. Нет, еще и древнее сексуальное рабство. Женщин покупали и продавали в десять раз чаще, чем мужчин.

А когда ты становился окончательно бесполезен... так ведь был еще и квартал мясников.

Хотя на самом деле ради мяса убивали сравнительно мало. Такое случалось, но благодаря манне и боссам все находилось под достаточно жестким контролем. Тем не менее при нехватке пищи многие трупы вместо погребальных костров отправлялись сначала на крюк, а потом под нож и на сковородку.

Большую проблему составляла скука. Она порождала преступления — бессмысленные, беспорядочные убийства — как будто Беллинзона нуждалась в лишних поводах для насилия.

Справедливости ради можно было сказать, что Беллинзона созрела для перемен. Любых перемен.

Так что, когда над городом поплыл дирижабль, все со скрипом остановилось.

Беллинзонцы и раньше видели пузырей — но лишь издалека. Люди знали, что пузыри огромны. Многие и понятия не имели, что они еще и разумны. Большинство людей знали, что дирижабли не приближаются к городу из-за его костров.

Но Свистолета костры, очевидно, не беспокоили. Он подплыл к городу так, будто ежедневно это делал, — и бросил свою гигантскую тень от Трясины Уныния аж до Конечных пристаней. Размером пузырь был едва ли не с весь Мятный залив. Дальше он просто повис в воздухе — и ничего крупнее никто из жителей Беллинзоны еще не видел. Могучие хвостовые плавники Свистолета лениво шевелились — настолько, насколько этого было достаточно, чтобы держаться над центром города.

Одного этого с избытком хватило, чтобы все в Беллинзоне остановилось. А потом на боку Свистолета возникло лицо — и лицо это завело поразительные речи.

ЭПИЗОД XII

Через двадцать оборотов после узурпирования власти Сирокко уже пожалела о том, что не оставила Беллинзону в покое. Да, она заранее предчувствовала разборки, но это не меняло того факта, что разборки ее утомляли. Она вздохнула и продолжала слушать. В настоящий момент было бы гораздо лучше, если б те, кого она рассчитывала видеть своими союзниками, признали известный факт без той демонстрации силы, которая оказалась так на пользу Малецкому.

Демонстрация силы еще, разумеется, потребовалась, но Сирокко этого ожидала. Из пофамильно названных двадцати пяти восемнадцать уже вышли в расход. Семеро пришли безоружными, чтобы заявить о своей преданности новому боссу. Сирокко ни на секунду не сомневалась, что не может доверить ни одному из них даже медной скрепки, но почла за лучшее позволить им утонуть в собственной алчности. Пусть составят свои заговоры и будут повешены после подобающего судебного процесса. Процесс этот следовало расценивать как справедливый — даже если исход игры был заранее предрешен.

Так что, в каком-то смысле, плохие малые проблемы не составляли. Кто, как обычно, доставлял бесконечные головные боли — так это как раз малые хорошие.

— Мы не можем и не станем сдавать наш отдельный анклав, — заявила Трини. — Ты, Сирокко, сюда не так часто наведывалась. И не знаешь, каково нам тут было. Тебе никогда не понять, как было жутко для женщины — было и есть! — пытаться жить в Беллинзоне. Некоторые из наших женщин подверглись... эх, Сирокко, даты просто зарыдаешь, если услышишь! Скажу только, что изнасилование — далеко не худшее из зол. Мы должны по-прежнему жить отдельно.

— И мы не станем сдавать оружие, — процедил Стюарт. Стюарт был тем самым мужчиной, что пришел в ответ на требование Сирокко прислать представителя от бдительных — равно как и Трини пришла в качестве старейшины от феминисток. — Ты тут толкуешь про законность и правопорядок. Но уже семь лет мы были едва ли не единственной группой, которая пыталась поддерживать хоть какой-то уровень приличий среди всех людей в Гее. — Тут он сверкнул глазами на Трини, которая ответила ему тем же. — Мы всегда желали и по-прежнему желаем защищать даже тех, кто не принадлежит к нашей организации, подчиненной только наличию живой силы и оружия. Я не стану заявлять, что мы навели порядок на улицах. Но нашей целью было соблюдение приличий.