День да ночь
Шрифт:
Афонин как будто не замечал этого всеобщего интереса. Он вытащил нож из чехла, с маху ударил и легко рассек толстый прут. На косом срезе потемневшей от времени проволоки серебром заблестел металл.
Передавая нож друг другу, солдаты стали рассматривать его и не нашли на лезвии ни зазубринки, ни щербинки.
Лейтенант Хаустов впервые видел такой замечательный нож. Он взял его у солдат и тоже с интересом стал рассматривать. Лезвие было широким и блестящим. С одной стороны его шел замысловатый узор из сплетенных трав, листьев и цветов. На другой - какие-то письмена нерусские: черточки, запятые, скобки... Рукоятка выточена из пожелтевшей от времени
Лейтенанту едва минуло двадцать лет. И никогда в жизни не имел он такого великолепного ножа. Сейчас, когда он стал командиром батареи, ему принадлежал весь мир. Все, кроме этого ножа. Можно представить, как ему захотелось иметь этот нож...
– Послушай, Афонин, подари-ка ты мне этот нож, - не попросил, а предложил лейтенант Хаустов. А как еще комбату разговаривать с солдатом?
Многие в батарее знали о легендарном ноже и завидовали Афонину. Но ни у кого и в мыслях не было попросить его у Афонина даже на полчаса. Знали, не даст. Всем было известно, что нож этот - подарок от деда. А тому - его дед подарил. И этому тоже дед. Так он и переходил у Афониных от одного охотника к другому. Знали, что выкован он из какой-то особенной стали и закален хитрым мастером.
Афонин пронес свой нож через все запасные полки, пересылки и госпитали. Даже через санпропускники, где входишь в баню, в чем мать родила и выходишь в том же наряде, но уже через другую дверь. Ничего своего, что осталось в предбаннике, никогда уже больше не увидишь. Нож Афонин пронес и там, неизвестно каким чудом. А ведь охотников до хороших вещей везде имелось немало.
Лихачев услышал предложение комбата и усмехнулся. А Опарин насторожился. Знал он настырных молодых лейтенантов, которые только-только до власти дорвались. И ничего хорошего не ожидал.
Афонину такое предложение делали не впервые.
– Этот нож вам ни к чему, товарищ лейтенант, - отказал он командиру.
Хаустова отказ не огорчил. Слишком хорош был нож, и он понимал, что хозяин его так сразу не отдаст. Но был уверен, что получит нож в любом случае. Отступать не собирался. Пусть Афонин покочевряжится... Никуда он не денется, все равно придется отдать.
В училище лейтенант был командиром отделения и еще там усвоил, что командир может приказать своим подчиненным все, что захочет, и потребовать от них всего, что пожелает. В пределах закона, конечно. Но у законов такие пределы, что объехать их вполне можно. Так им в училище и объясняли. И представляли их будущую службу, как компенсацию за все трудности, которые они испытывали, за беспощадность, с которой к ним относились в училище.
– Тебе, значит, к чему, а мне ни к чему?
– лейтенант смотрел на Афонина доброжелательно но строго: должен же солдат понять, что нож отдать придется.
Неожиданно вмешался Опарин.
– Это у него от деда подарок. Нож у них семейный. Его нельзя отдавать.
– Не-ельзя...
– поддержал Бакурский.
Лихачев тоже не смог промолчать.
– Товарищ лейтенант, зачем вам этот нож?
– улыбнулся он командиру.
– Вам же не надо рубить проволоку и резать фрицев. У вас высокая должность. Хотите, я вам свой складной подарю. Шикарный ножище. В нем два лезвия и штопор есть. Такой длинный штопор, что любую бутылку можно открыть. В прифронтовой обстановке вещь незаменимая. Мне вся батарея
Лейтенант кое-как стерпел вмешательство и явную вольность рядовых Опарина и Бакурского. Но в предложении рядового Лихачева почувствовал издевку. Особенно задели его слова про штопор. И лейтенант Хаустов вспыхнул от гнева. Сначала уши у него покраснели, затем лицо залилось краской, потом еще и шея. Они указывали ему, как себя вести! Они его поучали! Подшучивали над ним! "Разболтались они здесь. Это же коллективка!
– обвинил он солдат и тут же определил приговор: - На губу их... всех! Снять ремни и на губу, строем! На пять суток каждого! Вздумали с командиром батарей пререкаться!" Затем, немного остыл и подумал о том, что перед боем сажать солдат на губу не следует. И только потом до него дошло, где он находится, и что нет здесь никакой губы, и посадить он никого не может.
– Молчать, когда старший по званию разговаривает!
– выкрикнул он, и в голосе у него появились визгливые нотки.
Солдаты молча глядели на лейтенанта Хаустова. Удивились и его словами, и тоном, и криком. Давно с ними никто так не разговаривал. Становилось ясно, что ничем хорошим история эта кончиться не могла, потому что лейтенант уперся, и будет требовать нож, а Афонин его не отдаст. Опарин при этом не смолчит. Лихачев и Бакурский тоже. Причем нож в этот момент находился у лейтенанта, и, как его забрать, тоже было непонятно. Не отбирать же силой. Кончиться могло плохо. И для лейтенанта, и для расчета. Надо было звать на помощь Ракитина. И хорошо, что корреспондент здесь оказался. Парень вроде бы порядочный. Должен поддержать. При нем лейтенант зарываться не посмеет. А дальше видно будет.
Опарин кивнул Лихачеву, показал на орудие, где Ракитин разговаривал с корреспондентом. Лихачев понял и бегом припустился к командиру.
А Хаустов ляпнул визгливое: "Молчать!" и почувствовал - не так пошло... Солдаты на него не так смотрят, офицеры это чувствуют сразу. Не сердито, нет... Не сердито и не зло. С удивлением разглядывали они лейтенанта, как будто впервые видели. Вспомнил, как его предупреждали: фронт - это тебе не училище, на фронте с подчиненными надо по-хорошему. Станешь выпендриваться - тебе же хуже будет... И понял - сорвался. Нельзя так. И кричать нельзя. И отбирать нож нельзя. Надо по-хорошему забрать у этого Афонина нож. Но забрать.
– Если жалко подарить, - с укоризной сказал он Афонину, - то давай махнемся. Я тебе бинокль за него дам. Подороже твоего ножа будет. Классная оптика. Семикратный. И футляр из настоящей кожи. Новый.
Командиру батареи без бинокля нельзя. Но лейтенант Хаустов все правильно прикинул. Когда бинокль понадобится, а это произойдет в первом же бою, попросит его у Афонина. Ненадолго. И все дела. А нож можно не отдавать.
– Мне бинокль не нужен, - отказался Афонин.
Не прошло, меняться солдат не захотел.
– Знаешь, что я тебе скажу, Афонин, - перешел лейтенант Хаустов на официальный командирский тон.
– Тебе выдано все необходимое оружие, которое по чину и должности положено. А нож не оружие, и носить его ты не имеешь права. Если бы командование считало нужным, всем бы ножи выдали. И все солдаты бы сейчас с ножами бегали, как разбойники. Представляете себе такую картину?
– обратился он к остальным солдатам, и даже улыбнулся, потому что картина, по его мнению, намечалась смешная.
– Мне этот нож нужен, - не стал спорить Афонин.