День да ночь
Шрифт:
Но Дрозду предложение водителя не понравилось. Одно дело - объяснять - Лихачеву, даже Опарину, и совсем другое - сержанту. С Ракитиным ему общаться не хотелось.
– Могу, конечно, - сообщил он.
– Но с командиром спорить не стану. С командиром спорить не положено.
– Зря, - пожалел Лихачев.
– Здорово выручил бы нас. Да и свою собственную жизнь облегчил. Мы перед каждым боем с этими боеприпасами мучаемся, - он досуха обтер головку снаряда, подышал на нее и протер чистой ветошью. Металл заблестел.
– Зачем снаряд до такого вида доводить? Кому
– Нет, - отказался Дрозд.
– Не уговаривай. Не положено, и все. Он тоже вынул из ящика снаряд и стал его драить.
– Нет, так нет, - вынужден был отступить Лихачев. Скучно ему было. Но с Дроздом не получилось. Опарин отпадал. С Опариным сейчас связываться не стоило. Оставался Бабочкин, который тоже протирал снаряды. Был у Лихачева к нему хороший вопрос. Но начал солдат издалека.
– Вы как, товарищ корреспондент, все наши боевые будни описывать станете, - спросил он, - или какой-нибудь отдельный эпизод?
– Мне про один бой рассказать надо. Тот, что вы у дороги вели, - объяснил Бабочкин. Такое задание от главного редактора.
– Понятно...
– Теперь Лихачев мог приступить к главному.
– Но интересно нам, простите за любопытство, почему вы в младших сержантах ходите? Мы, правда, настоящего корреспондента видим в первый раз. В наших местах все больше дрозды попадаются, а корреспондент - птица редкая. Но считаем, что корреспонденты офицерские погоны должны носить. А вы, извините, ничего плохого не хочу об этом сказать, - младший сержант.
Остальные с любопытством смотрели на Бабочкина, ждали, что он ответит. Действительно, корреспондент из газеты, но почему-то младший сержант. Так вроде и не бывает.
– Сержант - звание неплохое, - не согласился Бабочкин.
– Ваш Ракитин тоже сержант.
– Я не говорю, что плохое звание, - не отступал Лихачев.
– Для того, чтобы воевать - вполне подходящее. Но чтобы писать - звездочки нужны. Здесь надо иметь обширный образ мысли. Я так думаю. И создается определенное противоречие. С одной стороны, человек - корреспондент, но с другой - младший сержант.
– Так уж получилось, - попытался уйти от ответа Бабочкин. Не хотелось ему о себе рассказывать. Ему других послушать хотелось.
– Вот и расскажи, как получилось, - поддержал Лихачева Опарин.
– Не интересно это никому.
– Почему же, народу интересно, - заверил Бабочкина Опарин.
– Народ просит.
– Конечно, - подтвердил от имени народа Лихачев.
– Ладно, уговорили.
– Бабочкин почувствовал, что все равно придется рассказывать, и решил извлечь из этого пользу.
– Только у меня тоже есть вопрос. К тебе, Опарин. Почему ты столько воюешь, а до сих пор рядовой? И опыт у тебя, и авторитет, и голос. Тебе бы давно сержантом быть надо.
– Я уже был, - усмехнулся Опарин.
– Вначале был сержантом, потом стал рядовым?
– Да нет, сначала, когда родился, я даже и рядовым еще и не был. Это уже потом, когда в армию
– Как это - "не оправдал"?
– заинтересовался и Дрозд. "Просто так не разжалуют", - подумал он. И ему очень захотелось узнать, на чем погорел Опарин.
Опарин на вопрос Дрозда не ответил. Не посчитал нужным.
Лихачев промолчал. Ему кто-то говорил, что Опарин раньше был командиром орудия у них же в полку. Потом его разжаловали и перевели наводчиком, в расчет Ракитина. Подробностей не знал, и тоже не прочь был послушать. Но нажимать не стал. Не тот случай.
А Бабочкин вцепился:
– Расскажи!
– Ни к чему, - отказался Опарин.
– Давай махнемся, - предложил Бабочкин, который понимал, что переход такой колоритной фигуры, как Опарин, из сержантов в рядовые не может быть простым. И решил докопаться до сути.
– Махнемся, не глядя! Я рассказываю, почему младший сержант, а ты - почему рядовой. Идет?
Опарину рассказывать не хотелось. Но махнуться, не глядя - это считалось делом святым. Нравится - не нравится, а отказываться нельзя. Тем более, махнуться рассказами. Такое Опарину делать еще не приходилось.
– Ладно, - согласился он.
– Первым - ты, я потом.
– Первым, так первым.
– Бабочкин ничего не терял.
– Только предупреждаю - история у меня простая.
– Вот и хорошо, что простая, лучше поймем. Вы не тяните, рассказывайте, - попросил Лихачев.
– Я на факультете журналистики учился, в Московском университете, - начал Бабочкин.
– На втором курсе.
– Так ты москвич!
– почему-то обрадовался Дрозд.
– Пензяк я, толстопятый, не видишь, что ли? Нос картошкой, щеки лепешкой и чуб рыжий - значит, пензяк. У нас в Пензе все такие. Я в Москву учиться приехал. А тут война. Взяли в армию. Попал в пехоту. После ранения подучили в школе младших командиров, повесили лычки и назначили водителем самоходки. А наш корпус. На самоходке и воевал. А вчера утром вызвали к начальнику Политотдела. Я понять не могу, зачем меня к такому большому начальству? Вроде ничего плохого не сделал и по политической части ничего не ляпнул. Но все равно неприятно. Тем более, говорили про него, что мужик суматошный. В тот день он, видно, еще и на что-то зол был. Я только дверь за собой закрыл, а он в полный голос:
– Явился!? Почему не доложил, что на газетчика учился?!
– Виноват, - отвечаю, товарищ полковник.
– Меня бы к вам не пустили. Как бы я мог доложить?
Я, конечно, ошибку совершил. Начальник Политотдела не привык, чтобы ему подчиненные поперек говорили, даже по таким мелочам. После моих слов завелся с полуоборота.
– Как, как?! Придумал бы как!
– Поднялся он из-за стола и вытаращился он на меня.
– У нас в газете работать некому, а он со своей самоходкой возится! Прячешься, саботажник, мать твою! Марш в редакцию, пока я тебя в штрафбат не отправил.