День да ночь
Шрифт:
– И что дальше было?
– история с лошадиными фамилиями Лихачеву нравилась.
– Начальник штаба все старался, чтобы они вместе оказывались на дежурствах, на построениях, на учениях. А однажды к нам проверяющий приехал, полковник из округа. И все офицеры должны были ему представиться. Начальник штаба сумел лошадей так выстроить, что они один за другим представлялись. Проверяющий подумал, что его разыгрывают.
– Вы мне эти штучки бросьте!
– рассердился он.
– Я представитель округа! Я на вас управу найду!
А когда разобрался, даже обрадовался. Похохотал, потом говорит: "Спасибо, вы мне несколько веселых
Капитан Сивоконь после этого ничего, промолчал. А Рябокобылко и Белоконь рапорты написали, просили на фронт отправить. Но начальник штаба этим рапортам хода не дал. Сказал, что они ценные кадры и должны обучать пополнение.
– И что с этой тройкой стало, - поинтересовался Бабочкин.
– А ничего, так и служили. Но и это еще не все. Не поверите, но к нам в полк еще одну лошадь прислали. Приезжает лейтенант к нам после госпиталя. Идет к начальнику штаба. Я в канцелярии сижу, над документами работаю. Слышу, лейтенант докладывает: "Прибыл для дальнейшего прохождения службы лейтенант Буланый". Я прислушался, жду, что дальше будет. А капитан, видно, не поверил сначала. Подумал, что это теперь его разыгрывают.
– Как, как?
– переспрашивает...
– Лейтенант Буланый.
Капитан, чувствуется, обрадовался.
– Это хорошо, - говорит.
– Такой масти у нас еще нет. Мы теперь на всю дивизию прославимся.
Лейтенант молчит. Ничего понять не может.
Капитан документы просмотрел и вроде остался доволен.
– В хорошую компанию ты попал, - говорит.
– Первой ротой у нас командует старший лейтенант Рябокобылко, взводом - лейтенант Белоконь. А зам. по строевой у командира полка - капитан Сивоконь. Так что пойдешь ты, лейтенант Буланый, в его распоряжение.
Лейтенант стоит, вид у него обалделый, теперь он думает, что это его разыгрывают. Потому что поверить в такое трудно. А капитан ему на полном серьезе:
– Радуйся, что в хорошую компанию попал. Харч у нас, правда, не особенно, по тыловой норме. И овса нет. Но зато служить тебе будет нескучно. Это я тебе гарантирую.
И пошел Буланый к Сивоконю. Интересно было бы посмотреть, как они встретились.
– Давай уж сразу, не тяни, каких лошадей еще к вам прислали?
– попросил Лихачев.
– А что было дальше, я не знаю, - с сожалением заявил Дрозд.
– Уехал я и вот к вам попал...
***
– Мы тут с разговорами совсем про снаряды забыли, - напомнил Опарин.
– Открывай, птица, остальные ящики, кончать надо.
Десяток оставшихся ящиков они обработали быстро и уложили обратно в штабелек. Ветошь собрали в мешок. Пригодится.
– За тобой должок, - напомнил Бабочкин Опарину.
– Должок, так отдам, - согласился тот.
– Но, чтобы понятно было, мне издалека надо начать.
– Давай, - приготовился слушать Бабочкин.
– Начинай издалека. Времени у меня навалом.
Лихачев и Дрозд тоже ждали. Чтобы Опарина разжаловать, должен он был совершить что-то особенное.
Опарин помолчал, прикидывл, с чего начать.
– Весной это еще было. Весна такая в этом году, что долго холода стояли. И дожди шли. А тут тучи разогнало, и сразу тепло. Трава потянулась, на деревьях листья появились. Самое время погреться после зимы, на травке полежать, портянки посушить. Как в кино. В такое время перерыв в войне делать надо, дать людям оклематься. А мы дурью маялись. И фрицы маялись той
Батарею к тому времени раскидали для поддержки пехоты, и наше орудие какой-то роте придали. На третий день от этой роты одно название осталось. И командовать ею стал старшина, потому что всех офицеров повыбило.
– Деревня как называется?
– спросил Бабочкин.
– Деревня?.. Какая там деревня!?
– Опарин сплюнул.
– У нее, наверно, отродясь названия не было. Семь домов, десять плетней, один колодец. И куры ходят. Хутор... Но воюем - пыль столбом. Я думаю, просто полководцы выпендривались друг перед другом.
– Много ты понимаешь. Там, - Дрозд показал куда-то за тучи, - стратегия. Они из высших соображений рассуждают.
– Какие соображения, - возмутился Опарин.
– Это, наверно, командир полка доложил, что занял населенный пункт, а потом, когда наших вышибли, признаться, что отступил, не хотел. Может, ему орден светил или повышение. Или просто начальства боялся.
– А фрицы?
– Что фрицы? Фрицы тоже люди. Они тоже не все рыжие. И у них все то же самое делается. Вот и бегали мы - в деревню эту и обратно. Ни тебе поспать, ни пожрать. И от этой беготни устали - хуже некуда. Мы же, когда наступали в порядках пехоты, пушку сами катили. А она, между прочим, тонну весит. Хорошо пехота хоть помогала. С уважением относились к нам, жалели и человека три-четыре выделяли. Отходили, правда, веселей. Прицепим пушку к машине и поехали.
Заняли мы еще раз курятник, сидим, ждем, когда нас опять оттуда попрут. Часа три отдыхали, но дождались. Идут к нам гости короткими перебежками. На этот раз они еще где-то два танка достали. Потом к нам посыльный прибежал:
– Старшина приказал уничтожить вражеские танки!
А танки издалека постреливают. В них на таком расстоянии не попадешь. Да и снарядов бронебойных у меня нет.
– Передай, - говорю, - своему генералу, что танки уничтожить не могу. Мне только осколочные снаряды выдали, для пехоты. Пехоту я прижму. И пусть он, пока я ее держать стану, отводит свое войско.
Старшина понятливый оказался. Станешь понятливым, когда такая карусель. Стала рота отходить. Одни отстреливаются, другие отходят. Потом меняются. Хорошо ребята действуют. От этой роты не больше взвода осталось. Все люди опытные. Я, чтобы дать им подальше отойти, веером прошелся по фрицам. Десять снарядов выложил. Они носами в землю вжались. Подождал немного - подниматься стали. Я последние десять снарядов израсходовал. Опять легли. Теперь уже вставать не торопятся. Это мне и надо. Даю ракету, машину вызываю, чтобы орудие вывезти. А местность был такая: на окраине деревушки сад, вокруг сада глубокая канава. Мы в сторонке, чтобы деревья стрелять не мешали. Машину свою в сад отправили, для маскировки. Водителем у нас был такой Ножкин. Шофер неплохой, но трепло невозможное. Весь день рот не закрывал и даже во сне каждую ночь разговаривал. Я из-за этой его разговорчивости в кабине с ним ездить не мог. У меня от его разговоров в ушах чесалось. А он молчать не мог. Натура такая.