Десятый круг ада
Шрифт:
Циммерман знал всех рабочих, в том числе и Галю.
— Так вот, ваш «дружок» Баремдикер пристает к ней. Хочет сделать своей любовницей…
«Понятно, почему Герман спрашивал меня о русских женщинах, — вспомнил Циммерман. — Хочет, скотина, испытать сам…» Своим сообщением Лукашонок ставил Генриха в явно тяжелое положение. Хотя и очень жаль девушку, но дружбу с Баремдикером, которой он так долго и настойчиво добивался, терять из-за нее нельзя.
— А Галя… понимаете… Галя моя невеста, — произнес Лукашонок и покраснел, точно был виновником случившегося.
— Как невеста?! — не понял Циммерман.
Лукашонок тяжело вздохнул, опустил голову.
— Невеста, Генрих Карлович, — выдавил он из себя. — Я ее еще в Могилеве поприметил. А тут… тут мы полюбили друг друга. Хотели пожениться…
Признание сотника-один обескуражило Циммермана. Он не знал, что ответить явно растерянному и подавленному Лукашонку. И надо было влюбиться ему! Что он, не знал, для чего направлен в Германию?
— Да я убью этого фашистского гада, если он хоть пальцем дотронется до Гали! — вдруг вскочил Лукашонок.
— Ну, ну! — движением руки усадил его на место Циммерман. — Не сходи с ума. Для чего мы здесь, знаешь?
— Если бы не знал, — Лукашонок сразу весь обмяк, сделался жалким и беспомощным. — Эх, Генрих Карлович, — вырвалось у него. — Попробуй стерпи, когда на твоих же глазах обесчестят любимую девушку. Да поставьте себя на мое место!..
Циммерман на миг представил свою Катюшу в положении Гали, и по телу пробежал колючий холодок. Конечно же за жену он вступится мгновенно, не думая о последствиях. Так ведь мог поступить и Лукашонок. А если представить, что произойдет убийство Баремдикера, пусть и на почве ревности, отряд славянских рабочих тут же разгонят, как бунтовщиков переведут в концлагерь № 1, и тогда пропало все дело. Может, изолировать Галю, отправив куда-либо? Но гауптштурмфюрер со своей бульдожьей хваткой не выпустит девушку из рук. Ясно, что Лукашонок, выполняя задание, не посмеет замахнуться на Баремдикера. Но какое моральное потрясение получит его невеста Галя, если жених ничего не предпримет.
Впервые за все время пребывания в Шварцвальде Циммерман растерялся, не зная, какой ответ дать нетерпеливо ожидавшему Лукашонку.
— Баремдикер вызвал сейчас Галю к себе…
Последние слова сотника точно кипятком ошпарили Циммермана. Он резко вскочил, схватил на ходу фуражку и заторопился на улицу.
— Я туда, — сказал он Лукашонку, а Фимке приказал: — Сотникам сообщи — приму их позднее. Есть важные дела у гауптштурмфюрера Баремдикера.
В просторный, обставленный мягкой мебелью кабинет начальника концлагеря Циммерман вошел через запасный вход, о существовании которого мало кто знал даже из ближайших помощников Баремдикера. Гауптштурмфюрер не хотел, чтобы эсэсовцы знали о его попойках с начальником отряда славянских рабочих.
Циммерман появился в кабинете внезапно. Галя плакала навзрыд, судорожно прикрывая руками разорванное на груди платье. Баремдикер, вне себя от ярости, потрясал перед девушкой руками и грозил ей расправой, если та станет упрямиться.
— О-о, какая нежная идиллия! — воскликнул Циммерман и громко расхохотался. Баремдикер, удивленный этим неожиданным вторжением, на какое-то мгновение растерялся.
— Это ты, Генрих…
— Надеюсь, я не помешал вашей милой беседе, дружище? — осведомился Циммерман. Не дожидаясь ответа, он подошел к метнувшейся от него Гале и одобрительно, точно породистую лошадь, похлопал ладонью по мокрым от слез щекам. — Приятная мордашка! И тельце аппетитное, — отогнул он край разорванного платья, обнажая девичью грудь. — Умеешь ты находить смазливеньких, Герман! Завидую тебе…
Галя залилась еще громче и в страхе забилась в угол.
— Глупая, злая девка, — процедил Баремдикер. — Лесная кошка. — Он приложил носовой платок к расцарапанному подбородку.
— Что глупа, то сущая правда, — охотно согласился Циммерман и вдруг взорвался: — Прекрати реветь, телка! Офицер рейха, заслуженный эсэсовец пригласил тебя к себе, оказав великую честь, а ты…
— Верно, Генрих, верно! — воодушевился Баремдикер. Движением руки Циммерман остановил его.
— Я требую от тебя беспрекословного повиновения германскому офицеру, русская дрянь! — уже орал он на девушку, намереваясь вот-вот ударить ее по лицу. — За гауптштурмфюрера СС Германа Баремдикера, моего большого друга, я запорю тебя в карцере до смерти! Вон отсюда, пока цела! Вон!
Какое-то время Галя колебалась, не веря, что ее отпускают, потом стремглав бросилась к двери.
— Не вздумай кому сболтнуть — шкуру спущу! — услышала она вслед слова Циммермана и его раздирающий душу хохот.
Смеялся Циммерман долго, то и дело дружески хлопая омраченного Баремдикера по плечу.
— Я уже думал, у тебя все на мази. А тут такое дело… К русским женщинам, дорогой Герман, особый подход требуется. А ты — силой!
— Сила меня еще никогда не подводила! — Баремдикер со злостью сжал рукой пустую пачку от сигарет и швырнул на пол. Достал из шкафчика бутылку, две рюмки и наполнил их шнапсом.
— Не подведет сила и с этой… телкой, как ты правильно ее назвал.
Циммерман взял рюмку со шнапсом, усмехнулся:
— Только ласка может покорить Галю. Северяне любят тепло, уж поверь моему опыту.
Начальник концлагеря засмеялся:
— Не знал я, что ты такой тонкий психолог, Генрих?
— Ах, ты не веришь мне?! — обиделся Циммерман. — Держу пари: две бутылки лучшего марочного вина против двух кружек баварского пива?!
— Четыре кружки пива против четырех бутылок вина! — загорелся Баремдикер.
— Идет! — согласился Циммерман. Он высоко поднял рюмку со шнапсом: — Прозит!
— Прозит!
Возвратившись в контору, Циммерман тут же приказал Фимке вызвать к себе сотников. Быстро решив вопросы с выделением специалистов на ремонт особняка доктора Штайница, он отпустил их, задержав в конторе Лукашонка.
— Пришлось на Галю пари заключить с Германом. Через неделю она должна стать моей «любовницей»…
Лукашонок улыбнулся:
— Галя рассказала, как вы чуть не избили ее за неповиновение Баремдикеру.
— Надо умно втолковать ей, чтобы слушалась меня, — предупредил Циммерман. — Никакой там агрессивности. Никакой болтовни.
— Все сделаю, как надо, — заверил Лукашонок.
На другой день поздно вечером Фимка, к удивлению эсэсовцев-охранников, за руку втащил в кабинет начальника отряда славянских рабочих упирающуюся девушку с испуганными заплаканными глазами.
— Битте — дритте, господин обер! — осклабившийся Фимка грубо толкнул девушку в спину и закрыл за ней дверь.
Галя, по-детски всхлипывая, стояла посреди кабинета и со страхом глядела на обер-лейтенанта. Хотя Лукашонок строго-настрого и предупредил ее, чтоб вела себя с ним послушно, но, если Циммерман попытается ее раздевать, она будет защищаться до конца. Опозоренной, ей не жить на белом свете.