Десятый круг ада
Шрифт:
В тот же вечер Фома отбил косу, а с восходом солнца вышел на заливной луг. Сенокос еще не начался, хотя трава уже и вымахала до колена. Он первым в деревне начинал его по милостивому разрешению начальника сосновичского гарнизона.
Настя догадалась, что задумал ее связной. Когда через четыре дня над поймой поднялся небольшой, только что сметанный Фомой стог, она пошла к нему и набрала охапку дурманяще пахнущего разнотравьем сена для любимых кроликов капитана Шмидта. Стог был сметан вблизи излучины реки и хорошо был виден из деревни. За ним начинался мелкий кустарник, тянувшийся к опушке густого леса. По нему можно было незамеченным проползти из леса к стогу.
Три вечера подряд ходила Настя за душистым сеном на виду у всей деревни и немецких солдат. Никому это не казалось подозрительным, ибо внучка старой Василисы ухаживала за кроликами капитана Шмидта. Пошла она и в четвертый раз… Домой прибежала с растрепанными волосами, в разорванном платье и со слезами бросилась на шею изумленной Василисе.
— Бабушка!.. Бабушка, они меня хотели… они меня…
— Что они сделали с тобой, внученька милая, цветик мой аленький?! — заголосила испугавшаяся Василиса. Вместе с ней заплакала и Наталия Тихоновна.
На крики и громкий плач вышел из своей комнаты Шмидт.
— Что случилось, Настия? — спросил он, увидев девушку в слезах.
— Меня… когда я брала из стога сено для кроликов… на меня напали двое ваших солдат… Они хотели… Они хотели… — Настя рыдала, не в силах высказаться до конца. — Я… я едва вырвалась от них…
— Вы запомнили этих солдат? — Шмидт похолодел от мысли, что девушку могли изнасиловать его же подчиненные. — Запомнили? Я завтра же отдам их под военно-полевой суд и пошлю на фронт.
Оскорбленная девушка, размазывая по щекам слезы, покачала головой:
— Я же так испугалась! Не запомнила лица… Я теперь боюсь…
— Не бойтесь, Настия. Я сам буду по вечерам сопровождать вас к стогу за сеном, — пообещал Шмидт. «Даже хорошо, что так произошло, — подумал он. — Это же предлог для встречи с Настией наедине, без присмотра въедливых старух».
Действительно, на следующий вечер Шмидт сам предложил Насте пойти за сеном для кроликов.
Они медленно брели по берегу речки, перебрасываясь незначительными фразами о погоде, красоте луга и прелести соснового бора. Настя видела, что за ними на расстоянии, как бы прогуливаясь, следуют два эсэсовца с автоматами. «Все равно я вас перехитрю», — подумала она.
Искусно сметанный Фомой стог нисколько не портил местный ландшафт. Наоборот, округлой башенкой возвышаясь над зеленью поймы, он придавал ему особую привлекательность.
— Посмотрите, какой прекрасный стог! — восторженно произнесла Настя. — Точно сказочный, правда? И запах такой… — она прижалась лицом к сену, жадно вдыхая его дурманящий аромат. Шмидт последовал ее примеру. В Вальтхофе у отца он, конечно, видел сено, но никогда ему не приходило в голову нюхать его. А оно пахло мятой, клевером, осокой, полынью и еще какими-то неизвестными ему травами.
Настя зашла за противоположную сторону стога, скрываясь от взглядов охранников. Шмидт последовал за ней. Он взял девушку за руку, но Настя осторожно высвободила ее.
— Мы же пришли сюда по делу! — засмеялась она и стала выщипывать сено из стога.
За стогом они находились минут десять. Этого времени, пожалуй, было бы достаточно, чтобы по кустам дотащить связанного Шмидта до леса. Эсэсовцы стояли поодаль на прежнем месте, терпеливо ожидая появления начальника со своей любовницей. Не могли же они подсматривать за ним, да капитан и не позволил бы.
Вернувшись домой, Настя плотно задернула на кухонном окне белую занавеску, небрежно набросив ее правый край на горшок с цветком. Для связного это был долгожданный сигнал к выполнению задания.
Прошло несколько томительных для Насти дней, прежде чем Фома назвал точное время нападения партизан на немецкого офицера. Не так-то просто было связаться с Ефимчуком, ведь фашисты никого не впускали и не выпускали из Сосновичей. Сообщение передавалось окольным путем. Фома прятал записку в развалинах старой мельницы, ее брал один из рабочих и уносил на лесоразработки, где клал в тайник. Ночью туда приходили разведчики партизан и уносили записку Ефимчуку. Таким же путем проходила и обратная связь.
Все эти дни Настя и Альберт ходили к стогу. Охранники-эсэсовцы настолько привыкли к вечерним прогулкам влюбленной пары, что перестали их сопровождать. Шмидт без конца рассказывал о своей сестре и отце, знаменитом профессоре-химике, твердом пацифисте, убеждая девушку, что не все немцы хотели захвата России. Он читал ей отцовские письма, высказал свою давнишнюю мечту построить международный дворец Равенства — место, в котором собирались бы люди всех национальностей и решали любые спорные вопросы. И, о чем он все чаще и чаще упоминал, очень хотел в будущем показать Насте Берлин и познакомить с отцом и сестрой Региной.
— Что вы, Альберт! — удивлялась Настя. — Разве пустят в Германию славянку?
— Я напишу об этом отцу. У него большие связи в Берлине. Он добьется разрешения, — заверил Шмидт. — Уверяю вас, вы останетесь довольны…
Этот день начался как обычно. Настя проводила Альберта до крыльца, приветливо помахала ему рукой, затем убрала в клетках и накормила кроликов. Вернувшись в дом, она сказала старушкам, что сегодня самый подходящий день для стирки белья на речке. Белья так много накопилось — едва ли управиться до темноты. Василиса удивилась — ведь стирка намечалась на субботу, а сегодня лишь четверг.
— Сегодня самый удобный день, бабуся, — стояла на своем Настя. — Прошу вас…
— Зачем же, внученька? — не понимала старая Василиса.
— Так надо.
Василиса посмотрела на Наталию Тихоновну, та неопределенно пожала плечами. Настя перехватила их взгляд.
— В субботу к нашему квартиранту придут гости, и нам будет не до стирки, — объяснила она.
Шмидт вернулся со стройки несколько позже обычного. Настя разогрела ему принесенный Клаусом ужин, подала на стол. Извлекла из подвала запотевшую бутылку с бабушкиной рябиновой настойкой и налила стопку.