Дети богов
Шрифт:
– Ну здравствуй, Тирфинг, – сказал я.
Меч отозвался далеким подземным гулом. Наглинг задрожал в моей правой руке – казалось, он хотел отодвинуться как можно дальше от нового пришлеца. Я взвалил Тирфинг на плечо, придерживая ладонью, и развернулся, чтобы идти обратно – потому что вперед ходу не было. Но меч тянул меня назад. Я сделал покачивающийся шаг, поскользнулся на червиных потрохах, грохнулся наземь и здорово треснулся затылком о выступающий, твердый, как кость, корень. Левый глаз мой пронзило болью…
…и я очнулся. Я лежал на полу солнцевской квартиры,
В больничной палате нестерпимо воняло цветами. Почему-то каждый из навестивших меня считал своим долгом оставить букет. Мне бы радоваться, что не булыжник – на могилы свартальвов обычно приносили камни. Но я страдал. Доктор объяснил, что это временное нарушение обонятельных центров, поврежденных пулей, и что повышенная чувствительность к запахам со временем пойдет на убыль. Хотелось ему верить.
В остальном, как ни странно, я был в порядке. Ну, скажем так, в относительном порядке. Как выразился Ингри: если мне когда-нибудь приспичит провозить на себе пакетики с героином, появилась дополнительная емкость. Спасибо, господин некромант.
Сейчас Ингри сидел на стуле рядом с моей кроватью и покачивался, как правоверный во время намаза. Или, вернее, как Шалтай-Болтай на стене. Ножки стула скрипели. Я с нетерпением ждал, когда они вместе со стулом грохнутся, но не случилось мне такой радости.
– Ну, что ты ерзаешь, как еж на игле? Я же вижу, ты уже два дня пытаешься мне что-то сказать. Говори.
Ингри сморщил нос.
– Ты больной. Тебя волновать нельзя.
– Все меня можно.
Ингри с грохотом опустил стул на все четыре ноги, и физиономия у него сделалась торжественной.
– Ну что ты пыжишься? Бумажку с речью забыл?
Ингри задрал палец, и пошло, и пошло.
– Ингве, тут не раз будут говорить, как тебе повезло. Но я скажу, что таки да, Белый Христос хранит детей и пьяных, и еще дураков, а ты как раз ужасный дурак. Ты вообще представляешь, с кем связался?
– Это ты про мистера Иамена, что ли? Да уж представляю.
Для большей наглядности я ткнул пальцем в окутывающие мой череп бинты.
– Глаз-то твой? Так это фигня.
– Фигня? Давай тебе глазик выковыряем и посмотрим, как ты тогда запоешь.
Ингри привстал, порылся под своей задницей и вытащил большой бумажный конверт. Открыв его, он высыпал на одеяло передо мной стопку фотографий. Многие из них выцвели и пожелтели от времени, как будто вышли из мастерской самого господина Тальбота [9] , хотя попадались и сравнительно новые. Я тут же припомнил файл Гармового. Взяв в руку пару
– Это что?
Ингри возбужденно почесал нос.
– Это, господин мой Ингве, evidence [10] . Наши ребята наконец-то запустили программу, позволяющую распознавать человека по фотографии. Я скормил поисковику гигантскую выборку из интернета и кучу сканов. И смотри, что мы накопали.
9
Вильям Генри Фокс Тальбот, один из основателей фотографии.
10
Вещественное доказательство (англ.)
Ингри подхватил одну из самых ранних карточек и торжественно помахал ею перед моим забинтованным лицом.
– Пожалуйста. Первая Мировая война. Молодой, но многообещающий офицер Вермахта. Блестящая идея – испытать действие некоего боевого газа в районе городка Ипр. Чуть позже…
Тут он ткнул пальцем в другую фотку.
– …вот этот вот элегантный танцор во фраке, обрати внимание – закадычный дружок Эйхмана. Уничтожение шести миллионов евреев, это как, а? Перелистываем страницы дальше, вот он уже, наш проныра, генерал американского генштаба, и угадай, какое предложение он проводит? Правильно, уроним ядерные бомбы на Хиросиму и Нагасаки! Ну дальше там уже по мелочи: Корея, Куба, Вьетнам, Афганистан. Любимый мой Ирак. И, отметим, всю эту роскошь мы сумели накопать только за последнее столетие, когда появилось важнейшее искусство фотографии и еще более важное искусство подшивания фоток к личным делам. Что он раньше творил, боюсь и предположить. Ты видишь? Нет, ты это видишь?!
Я без особого энтузиазма пожал плечами. Что-то в последнее время удивить меня было трудно, заинтересовать – еще труднее. Ингри обиженно засопел. Я сказал, просто, чтобы что-то сказать:
– Амос, друг мой, ну и где же ты раньше был со своей программой?
Тут Ингри взорвался, как ядерный фугас.
– Да разве я знал?! Как я мог предполагать, что ты свяжешься с величайшим преступником в истории Митгарта? И, кстати, я совсем не уверен, что только Митгарта, масштабы у него просто космические… Где были твои дурацкие глаза?!!
– Знаешь, Ингри. Ты извини, но меня куда больше волнует вопрос, где мои дурацкие глаза сейчас.
Ингри вздохнул.
– Я ж говорил – больной ты. Хилый. Квелый. Я же хотел этот разговор отложить.
Я отвернулся к занавешенному окну. За окном, судя по всему, бушевало апрельское солнце. Видеть его мне совсем не хотелось.
– Ты раскис! – продолжал разоряться мой консильере. – Соберись. Война не кончена. Поймаем мы этого козла…
– Или он нас.
– Ты что, трусишь? Ингве?!
Я перевел на него взгляд, исполненный – судя по его реакции – величайшего равнодушия.
– Нет, не боюсь. Мне просто не интересно.
– Это депрессия.
– Это реальность, брат. Ты лучше мне расскажи, что творится внизу…
Как ни старался, я не мог больше называть Свартальфхейм «домом». Ингри открыл было рот, но тут за дверью послышалась какая-то возня.
– Что там происходит?
Консильере мой вскочил и побежал к двери. Высунулся наружу. Побазарил там с кем-то – наверное, с одним из ингвульфовых ребят, которые сторожили мою палату преданно, как хорошие овчарки. Преданно… Эта мыль потянула за собой цепочку, и в конце этой цепочки был Нили, лежащий лицом вниз в луже крови. С усилием я заставил себя не думать.