Дети богов
Шрифт:
Не раз я принимал решения, не посоветовавшись с ребятами, но впервые они мне не возразили. Рта не раскрыли. Не пикнули.
По замыслу, следовало передать Ингвульфу и перстень наследников Свартальфхейма, знаменитый Гёрдлинг, да вот незадачка: перстень сгинул в обвале вместе с моим приемным папашей, и их так и не удалось откопать.
Выслушав мой план, Гармовой сначала неистово обрадовался – очень уж в его вкусе получалась задумка – а потом так же резко поскучнел.
– Не придет он.
– Придет.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю.
Волк заворчал.
– Скажи лучше, сколько зверей у тебя в стае?
Сначала
– Две дюжины.
– Мало.
– Ты че, охуел? Да они вдвенадцатером кого угодно порвут, а уж если все вместе, разом, навалимся…
– Мало, говорю.
Я отправил заказ вниз, кузену Хродгару Черному. Для оплаты заказа мне пришлось расстаться со всеми личными сбережениями и со своей долей акций. Хорошо, что успел переписать основное на Ингри, а то совсем охреневший от жадности Хродгар потянул бы пальчики и к контрольному пакету. Вот и стал наследник Свартальфхейма нищебродом. Какой, впрочем, к Хель, я наследник?
Заказ прибыл через три недели, когда рощи под Москвой уже вовсю зеленели. Воробьи чирикали, как одуревшие. Коты отвыли свое в подворотнях и на пожарных лестницах, и все кошки ходили беременные, подметая асфальт отвисшими брюхами. Солнце пробивалось сквозь занавески. Мне было плевать и на воробьев, и на котов, и на солнце. Первые дни меня грызло отвращение к себе, но потом и оно исчезло, и осталась лишь тошнотная пустота. С такой пустотой в животе и в душе, наверное, самоубийцы бросаются с крыш, чтобы превратиться внизу в кровянистое месиво. Еще повсюду меня преследовал запах цветов. Он крался за мной по улицам, запрыгивал на балкон, вся комната моя пропахла цветами. Нарушение обонятельных центров, говорите? Я надеялся, что хотя бы в Тибете запах отстанет, сменившись чистым дыханием ледников, но и там все склоны были покрыты какими-то мелкими, то синими, то красными цветочками.
Стая поджидала нас в поселке мужественной девочки Тенгши. Я искренне надеялся, что за прошедшие месяцы молодая мать осуществила свой план и бежала прочь с этих проклятых гор. Зря надеялся. Вот она – стоит в толпе поселян, положив руки на плечи сына, смотрит на меня зло и испуганно. Поселковую площадь окружили волки Гармового, пока еще в человеческом обличьи, в военной форме с невнятными знаками различия и при оружии. Отпихнув одного из волков плечом, я подошел к Тенгши и сказал:
– Переведи своим то, что я сейчас скажу.
– Убийца! – не замедлила сообщить мне моя тибетская красавица, крепче прижимая к юбке сына.
– Пока еще нет. И не стану убийцей, если вы будете вести себя разумно и подчиняться приказам. Переведи.
В принципе, мог бы я использовать для перевода и доброго стукача Сакью Ишнорти: вон он стоит, задрав козлиную бородку, ежится на прохладном ветру. Поселян согнали на площадь в чем были, не дав прихватить даже верхней одежды. И я не возражал. Коли уж берешь заложников, делай это так, чтобы поверили: если не выполнят твоих требований, начнешь стрелять.
– Уважаемые жители деревни! – заорал я с непонятным садистским весельем в душе, – Мы с коллегами не собираемся причинять вам вреда, и вскоре вы сможете разойтись по домам и вернуться к своей повседневной трудовой жизни. При одном условии: если разыскиваемый нами преступник по имени Мистер Иамен, известный также как Охотник, явится сюда и добровольно сдастся. Если он этого не сделает, мы будем каждый день, повторяю – КАЖДЫЙ ДЕНЬ – расстреливать по одному человеку. Начнем…
Тут я радостно ткнул пальцем в окончательно съежившегося старосту.
– Начнем с тебя.
Староста,
Кажется, я расхохотался, и Гармовой озабоченно ткнул меня кулаком в бок.
– Ты, братишка, не увлекайся. Я знаю, оно в башку ударяет по первому разу. Чистый кайф, лучше наркоты. Но меру знай, а то с катушек поедешь. На хер ты мне чокнутый сдался?
– Пошел вон, тварь, – радостно ответил я, но смеяться все же перестал.
Проходя мимо меня, Тенгши подняла голову и плюнула мне в лицо. Я задумчиво стер плевок.
Оставив примолкшую в душном ужасе деревню за собой, я поднялся в скалы. У меня не было никакой уверенности, что Иамен сейчас ошивается где-то поблизости. В то же время, непонятно с какого перепою, я был твердо убежден, что некромант меня услышит. Забравшись на круто срезанный давним камнепадом валун, я приложил руки воронкой ко рту и заорал:
– Иамен, сволочь, выходи! Клянусь именем матери своей, высокорожденной Инфвальт Белое Перышко – если ты не придешь и не принесешь мне меч, я убью их всех!
«Всех-всех-всех» – откликнулось горное эхо.
«Убью», – тихо подтвердил я.
На горы спустился вечер. Подморозило, лужи сковало ледком. Я велел выдать деревенским, скучившимся на площади тесной группой, теплую одежду, питье и еду. Плакали дети. Кормящих матерей я все же отпустил по домам, хотя твердо был уверен, что утром мы кое-кого не досчитаемся. Жаль, что в деревне не нашлось достаточно большого здания, чтобы согнать туда всех людей. Если ночью ударит мороз, вместо заложников нам останутся трупы. Я приказал жечь костры.
У самого большого костра веселились волки. Они поджаривали целую ногу яка. Тошнотно тянуло паленым мясом. Звенели бутылки. Мне есть не хотелось. Я сидел на крыльце дома старосты, выходящего фасадом на площадь, и размышлял о крыльях.
Я помнил те, белые, на которых меня солнцевским рассветом несло над Москвой. Я помнил… ладно, оставим в стороне несостоявшееся любовное зелье, или что там было. Я помнил мягкий шепот тайской воды, помнил, как проплывали подо мной анемоновые поля и сновали мелкие пестрые рыбки. Сегодня днем, на площади, я тоже летел на крыльях. Красивые черные нетопыриные крылья с торжествующим шелестом разворачивались за моей спиной. Значит, бывает и так.